– Из-за чего сыр-бор, ведь сговорился князь на поединок, зачем войска сзывают?

– Как только сигнал про мурманов из Верхних Мытарищ получили, вся дружина под копьем, кольчуги день и ночь не снимаем, хорошо хоть брони разрешили не таскать – и на том спасибо.

– Осетр, никак, биться собрался?

– Ты, Тримайло, не смотри, что мурманы про поединок говорили, то еще бабка надвое сказала. А согласятся, и что? Наши начеку не зря. Рогатые на ста двадцати челнах подошли. На одном челне шестьдесят четыре хирдмана, вместе с ярлом – восемь по восемь, так у них заведено[141]. На флагмане сынов грома – тридцать. Без малого девять тысяч. Воинство неслыханное, Эйрик Рыжий на Базилевсград ушел с четырьмя тысячами воинов. А самое поганое, на берег сошло не более двух тысяч, о как. Где еще семь? Знамо где – посуху идут – того гляди, на Славен наскочат. И при том дозоры – ни гу-гу. Чудеса, да и только. Осетр заставы богатырские во все концы разослал – пока молчат.

Осетр продолжал подручных своих понужать:

– Тысяцким глядеть на знаки: если хоругвь тысяцкого с красным флагом поднялась – вперед что есть мочи или там палить из всех орудий, белый – назад, красно-белый – стоять, хоть всем лечь, зеленый – влево, синий – вправо.

Тве хмыкнул:

– Не есть худо думаешь, а ежели ошую или одесную, то сколько идти?

– Покуда мурмана не увидишь, – ответил Осетр. – Коли знак тебе влево будет, значит, Леха и Дрего потеснили – на выручку тебе пора, коли вправо – мурман обойти хочет.

Стало тихо – видно, обдумывать начали вояки сказанное, так и слышно было, как трещат их мозги от непривычного занятия.

– Еще кому что не ясно? – спросил Осетр.

Поскрипело в светлице еще с полминуты, кто-то почесался – и все.

– На нет и суда нет, – подытожил Осетр, – стало быть с Богом! Как рожки́ пропоют, все по местам.

Военные зашумели, подались к выходу. Тве меня заметил, треснул по плечу так, что в голове загудело, нижнюю пару рук в извиняющемся жесте прижал к груди – некогда, мол, и затопал к двери.

Осетр махнул мне на соседнее деревянное кресло, садись рядом. Я подсел. Напротив меня сидел молодой, хорошо одетый парень. Осетр, видимо, продолжая разговор, сказал ему:

– Ты, Оладья, пойми, от тебя многое зависит, если не все. Сомнений быть не может – лучше откажись.

– Что ты, Осетр, я сказал, значит, так тому и быть, – горячо ответил Оладья.

– Если живым вернешься, боярином тебя князь наречет, – с нажимом произнес Осетр.

Оладья приосанился.

Осетр жестом отпустил Оладью и посмотрел мне прямо в глаза.

– Теперь про тебя, Василий. Будешь на пристани во время битвы.

– Не привык я за спинами прятаться.

– Да ты не горячись, никто тебя от дела не отстраняет, послужишь князю не хуже других. Договор о поединке никто не отменял. Мы пока не знаем, чего там Рагнар удумал. Он слово о поединке дал, а где его остальное войско и кто им командует, мы не знаем. Рагнар скажет, я слово дал, а мой племянник Гуннар – нет, у него, дескать, своя голова на плечах, хирдманы Гуннара только Гуннара и слушают. Хотя все это брехня, а не докажешь. Нам на мурманский тинг[142] не пробиться. Так что если Рагнар поединка захочет – ты наш боец. Семка на берегу ждет – толмачить, и два полка городской стражи там: на случай если Рагнар с двумя тысячами на берег высадиться захочет. Ты и Сивуха их возглавите, воевода с вами опытный будет – Сердюк подскажет при нужде. Эх, знать бы, откуда основной удар будет. Не могу понять – почему их не видно? Столько людей – они все зверье в округе поднять должны. Костры жечь, птиц пугать, собаки должны их почуять – и ничего.

– А если бы знали, то что? – спросил я.

– Тогда все понятно. – Осетр пододвинул одну из карт, лежащих на столе: – Смотри: мурманы самую мощь соберут в полке правой или левой руки и постараются нас смять и зайти в тыл, окружить и размолоть между своим центром и главными силами.

– Откуда ты все это знаешь – разведка? – удивился я.

– Разведка, оно само собой, да только по ранишним годам я с Рагнаром на Базилевсград за зипунами бегал и вместо Гуннара ударной тысячей командовал, тогда мурманы, русичи и коклы заодно были.

– Ясно. А что думаешь, почему мы не знаем, где они? – спросил я.

– Они или стоят лагерем далеко в верховьях реки, или вообще у Святополка, в Верхнем Унтваре, брагу пьют.

– Тогда надо дальнюю разведку снарядить, – начал было я строить планы.

– Ох, и умная голова дураку досталась, – резко оборвал меня воевода. – Всё, о чем ты только думаешь, – давно уже сделано, толку нет пока. Ладно, болтай – не болтай, языком масла не собьешь. Еще сказать что хочешь или там совет дать? – уже сквозь зубы процедил Осетр.

– Нет пока.

– Тогда будь здоров, отдыхай, завтра свежим должен быть, как огурец, – отослал меня командир.

Я поднялся, да и пошел к себе, еще раз вспомнил про князя: странно, так и не вышел, не позвал. Но решил не бередить червей и петухов, а уж тем более призраков.

Вышагивая по улицам Славена, я едва тащился: тяжелые думы, как свинцовый воротник, клонили голову к земле. Освободили меня из-под стражи не потому, что я невиновен: по местным законам за все мои художества мне полагается смертная казнь. И доказательства у них есть, мне Осетр втихую показывал.

Беляна видела, как я в чашу снедь погружал, и могла видеть, как еда исчезла. Настоящий Кудло видел Жбана. А ярыжка, ко мне Вострым приставленный, лицезрел всю бригаду чертей, когда те Зосиму брали.

Вот незадача, за всей этой беготней забыл я про путешественника по чужим телам! Как раз мимо кузни пройду, надо бы помочь ему. Как он тогда сказал: «Пусть чаша твоя меня не минует, а горечь ее в кузне, в резном ларце, за самоваром…»

Мимо Степных ворот, прямо в ворота малого завода: грохот искры и веселые рабочие… Все, как и тогда, в последнюю встречу… В кузне, по счастью, никого не было, и там за самоваром я нашел глиняную бутылку с притертой пробкой.

Замысел Зосимы стал простым и понятным: нужно только через мою чашу передать ему его средство передвижения: мескалин. Вот же хитрый, говнюк! Но его непобедимое жизнелюбие мне нравится – помогу, и немедленно! А потом – спать! Завтра то ли битва, то ли поединок…