щебечут птицы, сквозь деревья проглядывают солнечные лучи. Ледник, частично скрытый таинственным туманом, кажется отсюда невероятно огромным. Они на какое-то время поворачиваются к нему, а потом идут дальше.

– Знаете, – говорит следующий за ней Бен, его ботинки хлюпают в грязи, – когда Эмили впервые забеременела, я действительно испугался. Я только что закончил диссертацию и работал на полную ставку, да еще писал книгу и был бы более чем счастлив, если бы все продолжалось как есть. Не сомневаюсь, вы поймете это лучше большинства людей, но мне хотелось уйти в работу с головой и забыть обо всем остальном.

Идущая впереди Грета наклоняет голову, давая понять, что внимательно слушает его.

– Мы оказались помолвлены только потому, что тем летом присутствовали на девяти свадьбах и крупно поссорились по дороге домой после последней из них, потому что были вместе дольше, чем все эти пары, а я так и не сподобился сделать предложение.

– Почему? – спрашивает она, позволяя ему догнать ее.

– Честно? Это никогда не приходило мне в голову.

Грета улыбается:

– И сколько времени вам понадобилось на это?

– Я сделал это прямо тогда, – смеется он. – Мы напились и застряли в пробке, возвращаясь от Хэмптонсов. Она приткнулась к обочине и заставила меня хотя бы выйти из машины и опуститься на одно колено.

– И сказала да?

– И сказала да. Но дети… Это было для меня чем-то другим – более значительным, более пугающим. Мы даже не пытались добиться чего-то такого, и ее слова застали меня врасплох. В тот день, когда выяснилось, что она беременна, я составил список качеств, необходимых мне как отцу. Я должен был стать честным, участливым, добрым… А затем на свет появилась Эйвери, и это означало постоянный плач, и испачканные пеленки, и кормления посреди ночи, и не было никакой возможности и времени думать о прилагательных, когда тебя всего обрыгали. – Он смотрит на нее: – Дело в том, что быть отцом или матерью – это значит реагировать на происходящее. Иногда у тебя это получается, а иногда нет. Ты отдаешь то, что можешь отдать. Но в конце концов от тебя требуется просто быть рядом.

Грета открывает рот, чтобы сказать, что думает по этому поводу, но Бен торопливо продолжает:

– Послушайте, я понимаю, что мы только что познакомились и я мало что знаю о вашем отце. Очень вероятно, что он самый большой козел в мире. Но он также вполне может быть парнем, который всю свою жизнь старался сделать как лучше, а у него далеко не всегда это получалось. Важно то, что, похоже, сейчас он хочет быть здесь. И определенно хочет, чтобы вы были с ним.

– Вот только это мой брат предложил мне поехать с ним.

Бен улыбается, как адвокат, не сомневающийся в своей правоте:

– Но если ваш отец не захотел бы, чтобы вы оказались на этом теплоходе, то я сомневаюсь, что вы отправились бы в это путешествие.

Такая мысль никогда не приходила Грете в голову. Когда она наконец позвонила Конраду с предложением присоединиться к нему – спустя несколько дней после того, как пообещала Эшеру сделать это, – он быстро отмахнулся от ее слов. «Мне не нужна нянька», – к большому ее облегчению, сказал он, и ее вялая настойчивость мало способствовала тому, чтобы он переменил свое мнение на этот счет.

Но на следующий день она проснулась с чувством вины, потому что его голос, когда он разговаривал с ней по телефону, был не таким неприветливым, как обычно, а будто бы печальным. Она заглянула на сайт круиза посмотреть, есть ли еще на теплоходе свободные каюты, и, узнав, что есть, тяжело вздохнула. Когда ее отец ответил на ее звонок во второй раз, она ни о чем его не спросила. «Я заказала билет», – сказала она, и он, помолчав, произнес: «О’кей».

Они с Беном идут дальше, ни слова не говоря, и Грета углубляется в свои мысли. Они взбираются по склону, ведущему обратно к туристическому центру. Скоро снова начинается дождь – на этот раз не моросящий, а довольно сильный, и Бен смотрит на нее виновато.

– Нам следовало уйти оттуда раньше, – говорит он, косясь на небо. – Простите.

– Все о’кей, – отвечает она. – Я не против того, чтобы пройтись.

– И я. Я брожу по городу часами.

– Я тоже. Особенно когда пишу. Это помогает думать.

– Согласен. Где вы живете?

– В Ист-Виллидже.

Он кивает, словно ожидал услышать именно такой ответ.

– Могу поспорить, вы из тех людей, которые никогда не бывают севернее Четырнадцатой улицы.

– Зависит от того, что там находится, – говорит она, и он улыбается. – Помните тот ужасный февральский ураган? Когда закрыли метро? Я тогда проделала пешком весь путь до Центрального парка. Это заняло у меня целую вечность. К тому времени как я добралась туда, намело полтора фута снега и мне пришлось взять такси, чтобы вернуться домой, потому что я не чувствовала пальцев ног. Но в тот день я написала песню от начала до конца.

Бен смотрит на нее как-то странно:

– Я тоже.

Она хмурится:

– Написали песню?

– Шел по Центральному парку во время урагана.

– Правда?

Он кивает:

– Люблю ходить пешком, когда идет снег.

– Я тоже, – говорит она, – улицы становятся такими тихими.

– И создается ощущение, что весь город твой.

Она качает головой:

– Не могу поверить, что вы тоже там были.

– Это было довольно сюрреалистичное зрелище.

Взгляд у него становится отсутствующим, и она точно знает, что он имеет в виду: вихревой снегопад, как только стемнело, начал стихать, и после нескольких часов, шумных и ветреных, во всем мире будто выключили звук. Фонарные столбы были белыми от снега, и их свет казался каким-то потусторонним, немногие встречавшиеся ей прохожие медленно, словно во сне, вышагивали по большим сугробам. Как странно, что одним из них мог быть Бен.

– Представьте только, что мы могли наткнуться друг на друга, – говорит он, будто читает ее мысли.

– Ну не знаю. Парк довольно большой.

– Ага, но для Нью-Йорка характерно сводить людей в самые неожиданные моменты. Это составная часть его волшебства. Однажды я встретил посреди Большого газона моего лучшего во втором классе друга.

Она улыбается:

– Я все время шла по южной части Центрального парка.

– А я по северной, – пожимает плечами он, – можно сказать, корабли в ночи.

– Корабли в ночи, – соглашается она.

Глава 12

Промокшие под дождем, они доезжают на автобусе до Джуно, а потом стоят на дощатом настиле и смотрят, как гавань покидают гидросамолеты. Сейчас всего пять часов, а это