– Мне плевать, что ты делаешь! Ты можешь его вылечить?

Врач убрал руку со стола и отвернулся.

– Ясно, – на её постаревшем, измятом многодневной усталостью, лице, неожиданно ярко блеснули огромные, приподнятые к вискам глаза, – значит, шансов у него нет?

Гаспар опять не ответил.

Былой отрешенности как не бывало. Этьена резко оттолкнулась от стола, выпрямилась, сжала в кулаки ладони и опять уперлась в Готье жестким, немигающим взглядом.

– Он переживет эту ночь?

Если бы она не стояла рядом, если бы он своими глазами не видел, как шевелятся её губы, то ни за что бы ни поверил, что голос, который он слышал, принадлежит именно ей. Холодный, безэмоциональный. Такой же жесткий, как и взгляд.

Такой голос может принадлежать только человеку, находящемуся уже настолько далеко за пределами естественных человеческих эмоций, что они потеряли для него своё значение.

– Тебе надо принять снотворное и лечь спать, – не поднимая глаза выше её губ, медленно произнес он.

– Нет, – всё с тем же сводящим с ума спокойствием отказалась Этьена, – ты не ответил на мой вопрос. Он переживет?…

– Да, – твердо произнес Готье, – эту ночь он переживет.

– Хорошо, – опуская глаза, выдохнула Этьена.

Гаспар качнулся. На какое-то мгновение ему показалось, что с его плеч сняли огромный груз, почти расплющивающий его по земле.

– На эту ночь с ним останется Мадлена…

– Нет, – опять вскидывая на него глаза, жестко произнесла Этьена, – Мадлена должна спать. И Симон тоже. Их помощь потребуется позже. Этой ночью достаточно одной меня.

5

Всё крутится, крутится, крутится…

Вязкий грязно-желтый туман плотно обволакивает тело, липкий воздух забивает гортань, при каждом вздохе киселем течет в легкие. На желтой взбаламученной поверхности кружатся обрывки слов, лиц, мыслей.

Кружатся и тонут в тошнотворно-желтых обморочных водоворотах.

«Если бы только не кружило…»

Черные омерзительные пальцы жадно тянутся к горлу. Такие холодные на вид, при прикосновении они прожигают его насквозь.

Руки… руки… руки!

Они вырастают ниоткуда. Нет ни лиц, ни туловищ… Ничего!

Извиваясь, как змеи, эти бесчисленные руки словно вычленяются из окружившей его темноты, тянутся, нерешительно колышутся, ждут подходящего момента. А, дождавшись, хватают его и тащат.

Он боролся.

Срывал с себя и отшвыривал в темноту ладони.

Бил по мышцам.

Уворачивался.

Черные пальцы вцепились ему в шею.

Чувствуя, что изнемогает, он попытался кричать, но сквозь стиснутое горло не пробилось ни звука.

Руки единым фронтом рванулись ему навстречу. Все черные, кроме одной. Эта, тонкая, нежная, ослепительно белая, схватила его за волосы и безжалостно рванула назад, опрокидывая в темноту навзничь…

– Тихо, тихо…

Пытаясь не дать мужчине встать, Этьена всем телом навалилась на него сверху, попыталась прижать к матрацу его руки, но вместо этого сама оказалась притиснутой к одеялу.

– Тихо, успокойся…

Почти не чувствуя её тяжести, Доре приподнялся, опрокинул девушку на бок, одной рукой схватил её запястье, а другой попытался сжать горло…

– Осторожно! – Симон буквально сорвал её с кровати, – он же тебя задушит!

– Нет!

– Дура!

Получив свободу, Доре согнул ногу в колене, уперся локтями в матрац и приподнялся.

– Черт!

Симон отшвырнул метнувшуюся к кровати Этьену обратно к двери и упал на больного сверху.

– Осторожно!

– Полотенце давай!

Вдвоем с братом они обкрутили мужчину полотенцем и примотали ткань к раме кровати.

– Черт, совсем взбесился!.. Да сделай же что-нибудь! – из последних сил удерживая ноги больного, прохрипел Симон.

– Руку держи!

Вдвоем они навалились на его руку, на несколько мгновений прижав её внешней стороной к кровати.

– Шприц!

Мадлена вогнала в вену иглу.

– Всё.

Сведенная судорогой ладонь обмякла, кулак разжался, кончики пальцев задрожали.

– Пульс?! Следи за пульсом!.. Мадлена, раствор!

«Я ввела много… очень много… и очень поздно… если бы я принесла диагноста раньше»…

Слишком опустошенная, чтобы думать, она молча стояла в ногах кровати и смотрела, как врач вгоняет в предплечье иглу…

Мадлена принесла маску с широкой гофрированной трубкой…

Спина Симона заслонила от неё кровать.

Странно, но, потеряв возможность видеть, она перестала и слышать. В полнейшей, кристальной тишине происходящее словно утратило свой смысл.

Кто этот человек? Почему он лежит здесь, такой плоский и неправдоподобно огромный. Длинная худая рука, которая несколько минут назад как тряпичную куклу, повалила её на кровать, теперь беспомощно вытянута, пальцы расслаблены.

Раньше она никогда не замечала, какие у него красивые пальцы.

Удлиненные фаланги, овальные ногтевые лунки. Сейчас, словно отделенная от туловища, рука казалась произведением искусства, шедевром, изваянным из бледно-кремового мрамора, не более живым, чем обломки древних статуй, разложенные на музейной полке.

Не более живым… не более…

Чувствуя, что теряет сознание, Этьена на ощупь выбралась в коридор, дошла до библиотеки и тихо стекла в кресло.

1

Жан проснулся, и ещё некоторое время полежал с закрытыми глазами. В голове гудело.

«Это ж надо было вчера так надраться, – всё ещё не открывая глаз, равнодушно подумал он, – теперь опять весь день будет болеть голова. Может быть, залезть под душ? Сначала под теплый, даже горячий, а потом под ледяной… Нет, под горячий не получится. Надо греть воду… А если сразу под холодный?»

При одной мысли о холодной воде глаза сами собой раскрылись и растерянно уставились в стену.

«Черт…» – зрачки резануло так, что мужчина охнул и поспешно зажмурился. Но и одного короткого взгляда вполне хватило для того, чтобы понять, что находится он где угодно, но только не у себя дома. Ни в спальне, ни в гостиной, ни даже в коридоре у него не было таких бледно-кремовых стен. Если уж на то пошло, то и кровати такой тоже не было. (Кровать он себе сделал на заказ, чтобы, даже учитывая его рост, ему с лихвой хватило бы на ней места. Здесь же его ноги почти касались нижней боковины. Да и в ширину особо не разгуляешься. Так себе кроватка, не из лучших.)