локоть осквернил какую-то святыню. Павел примирительно улыбнулся прихожанке и чуть отодвинулся от ящика, бросив на него опасливый взгляд. И только тут он увидел среди складок материи некий предмет, показавшийся ему сначала куском жареной курицы. Психиатр вздрогнул – это была высохшая коричневая мумифицированная рука.

Это же рака – ящик с мощами святых! Павел покраснел – хоть он и был атеистом, ввязываться в конфликты с верующими не любил, и теперь ему было очень неловко за свою оплошность. Раку, очевидно, убрали в сторону на время ремонта, сняв с постамента в центре зала. Павел еще раз подивился тому, что в храме идут богослужения, но потом понял, что прихожан, особенно женщин, пускали только в надвратную церковь, поэтому выбора у руководства монастыря не было – или вовсе прекратить литургии или вести их в храме, где шел ремонт. Большой крест деревянный крест прислонили тут же, у раки, накрыв тканью, и Павел несколько опешил, рассмотрев за разошедшимися складками отреза, что поставили крест в перевернутом состоянии, так, что голова Иисуса была прямо у его пыльных кроссовок.

Психиатр краем глаза покосился на высохшую руку – было в поклонении куску увядшей плоти что-то таинственное и мистическое. В бытность студентом он повидал много трупов в анатомичке, видел и останки, пролежавшие в земле несколько тысячелетий, и эта мертвая рука определенно от них сильно отличалась – по ссохшимся пальцам змеились черные выпуклые вены, напоминавшие корни. Они плотным орнаментом покрывали коричневую кожу, и Павел подумал, что сосуды не могут просматриваться так отчетливо в плоти, которая мертва Бог знает сколько лет. Он наклонил голову над стеклом, внимательно рассматривая фигуры, которые образовывали эти черные веревки – где то они напоминали колючую проволоку, а где-то образовывали углы и спирали.

Оторвавшись от раки, Павел посмотрел на священника, продолжавшего литургию – темп молитвы явно убыстрился, и с каждой минутой все ускорялся. Скоро старославянский речитатив совсем стал неразборчивым, лишь изредка психиатр выхватывал отдельные слова. Павел почувствовал, как холодный пот выступает под рубашкой, ноги вдруг стали ватными, а в ушах зашумело.

«Душно тут», подумал Павел и решил пробираться к выходу, но ноги как будто приклеились к мраморному полу. Скороговорка отца Андрея завораживала и дурманила, мысли путались и обрывались. В молитве священника Павел неожиданно разобрал слово «стерва», и, когда он решил, что ему показалось, слово повторилось снова и снова. «Она стерва. Жадная стерва», неожиданно услышал он целую фразу. Психиатр вздрогнул, помотал головой, прогоняя морок, и усилием воли заставил ноги двигаться. Дойдя до дверей, он понял, что молитва прервалась, и обернулся. Отец Андрей теперь смотрел прямо на него, отвернувшись от царских врат, и все прихожане тоже повернулись в его сторону и молча сверлили психиатра взглядом. В церкви царила мертвая тишина, в которой слышалось только шуршание голубиных крыльев под куполом. Павел попятился к порогу, и в этот момент к его ногам упал трупик голубя.

В келье психиатр плеснул водой в лицо, чувствуя, как трясутся колени. Все это было безумным мороком, усталостью, нервным напряжением. Павел упал на кровать. Взгляд отца Андрея, черная ссохшаяся рука, трупик голубя, старая карга с висячими щеками – все это билось и пульсировало в его мозгу. Снова и снова в голове всплывала какая-то мысль, кончик которой он никак не мог ухватить. Вот он стоит на пороге и смотрит на отца Андрея, внимая его взгляду. Смотрит, не желая верить тому, что говорит ему этот взгляд…

Павел подскочил и сел на кровати. Видео! То видео с крещения!

Он быстро набрал номер благочинного и ленивым тоном попросил его сбросить ему видео на электронку, объяснив это псевдонаучной тарабарщиной:

- Вазомоторные реакции в период приступа надо отследить.

Когда файл пришел, Павел дрожащими руками открыл его и промотал до нужного момента, пропустив крупные планы младенца и умиленное лицо матери и крестной. Вот оно, момент перед нападением. Психиатр увеличил зону съемки: камера приблизилась к лицу священника – он замер, слегка приоткрыв рот, взгляд его устремился в пространство. Павел остановил воспроизведение и подвигал изображение отца Василия – руки старца вцепились в подол рясы, сминая ткань в кулаке. До Павла, наконец, дошло, что выражало лицо старца, и это не было отрешенностью чокнутого – того, к чему привык врач в своей практике. Это был страх. И смотрел старик вовсе не в пустоту – взгляд его был прикован к отцу ребенка.

Павел снова немного промотал запись, остановившись на промышленнике за секунду до того, как на него вылилось лампадное масло. Губы его кривились в издевательской усмешке, пока он смотрел старику прямо в глаза. Психиатр подвигал изображение – нет, ошибки быть не могло – тот самый уважаемый гость с нескрываемой злобой пялился на старика, всем своим видом выражая презрение и ненависть.

Максимально приблизив сцену нападения, Павел снизил скорость воспроизведения и внимательно всмотрелся в бизнесмена – как только огонек свечи коснулся его темени, кожа на мгновение вспучилась черными змеевидными венами. Изломанными линиями они прочертили его лысый череп и лицо, на секунду высветив истинную сущность этого человека. Или не человека?

Его вдруг осенило – может, это именно то, что от чего пытались избавиться отец Василий и монастырские священники, занимавшиеся самоповреждениями?

Павел отбросил планшет и с шумом втянул воздух. «Этого не может быть» - сказал он себе. «Чудес не бывает, бесов не бывает, они меня чем-то травят, как отца Василия и монастырских священников». Но зачем? Зачем привлекать к этим махинациям незнакомого человека?

Мысли путались. Павел посидел еще немного, бессмысленно пялясь в беленую стену. В конце концов он пришел к решению – дождаться Юрия Ивановича, проводить его к старику и убедить старца покинуть монастырь вместе с ними. Может, журналисту удастся разговорить старика и выведать, что же тут происходит. Черт с ними, с деньгами, пошли эти святоши к такой-то бабушке. Совесть свою продавать он не собирается.

Весь следующий день Павел провел как на иголках – пытался звонить Лере, но она или сбрасывала, или не брала трубку. Поговорил с благочинным и игуменом – и тот и другой пытались выведать, чем пичкает своего особенного пациента столичный психиатр, и Павел убедил их, что все идет по плану и старик вскорости забудет, как его маму звали. Когда подошло означенное время, он набрал в шприц нужный препарат и отправился на место встречи с Мурадом. Монастырский двор был хорошо освещен, и Павел боялся, что его остановит не в меру ретивый монах, но, на его счастье, на