тревогой

Хоть раз подумал, — всем, кто был мне друг:

Кто у тюремных стен, заслыша звук

Моей унылой песни, хоть немного

Замедлил шаг, идя своей дорогой

На торг иль в храм, на север иль на юг…

Но ты, что лиру выпустил из рук

И слушал, став у моего порога,

Как я пою и вместе слезы лью, —

Скажи: какою мерой равноценной

Воздам тебе за доброту твою?

В грядущем ли сыщу, на край Вселенной

Пущусь, — но гимн, что я тебе спою,

Жизнь, уходя, поет Любви нетленной!

Перевод М. Бородицкой

XLIII

Как я люблю тебя? Позволь расчесть:

Всей высью, глубью, широтой душевной,

Когда душа от скуки повседневной

Уходит прочь, чтоб идеал обресть.

Как я люблю? Как все, что в свете есть,

И днем, и ночью, в тихий час безгневный,

Как борются за правду каждодневно,

Как не приемлют похвалу и лесть.

Как я люблю? Среди страстей былых

И горя детской верой пламенея.

Как я люблю? Как прежде — всех святых.

Смеясь, рыдая, льну всегда к тебе я.

Бог судит — по скончаньи дней моих

За гробом полюблю еще сильнее.

Перевод А. Серебренникова

Сватовство Лэди Джеральдин

Ночь. Комната в замке. Поэт пишет своему другу.

Добрый друг! Товарищ верный! Как душа к тебе стремится!

Бывши скромным, как унижен я безжалостно судьбой!

По шелкам хоромов графских ведь слезам некстати литься…

Возврати меня к народу! Примири с самим собой!

Я знаком с одной графиней — очень знатной и богатой;

Гордость царская во взорах, в нежных жилах — кровь царей;

По коврам ступает плавно, лишь вдыхает ароматы,

И витает тень короны в волнах шелковых кудрей.

Есть у ней дворцы и виллы; и стремятся пароходы

Далеко, по мановенью тонкой девичьей руки,

Рассекая черным дымом голубые неба своды,

Чтоб отметить, как владенья юной лэди велики.

Средь красавиц наших светских по значенью нет ей равных,

Женихам знатнейшим края пожелала отказать;

Я, родившийся в народе, а она — от предков славных…

Мне ль любить ее доступно! Смею ль ей о том сказать!

Петь у милой под окошком — дело бедного поэта,

Слух ей нежа равнодушный с птичкой скромной наравне;

Столь нежна и недоступна, мне казалось, ангел света,

Весь одетый в шелест крыльев, снизошел с небес ко мне.

Ко дверям своих вассалов подъезжает в экипаже,

Как священник, как царица, кротость важную храня;

К бедным людям благосклонна, — мне казалось, точно та же

Благосклонная улыбка озаряет и меня.

У нее друзья повсюду — во дворце, в палате нашей,

Блеск ее брильянтов может всех придворных дам затмить;

Принц ее красу прославил над вина искристой чашей…

Джеральдин! моя царица! Смею ль я тебя любить?

Да, но я не мог иначе; мы, поэты, ведь родились,

Всё, что благо и прекрасно, чтоб любить всегда, везде;

На горах, а не в долинах, наши музы поселились,

А поэт стремится выше — от вершины и к звезде;

И затем, что, как писатель, я был публике известен

И любим, — хоть с оговоркой — что «пишу на новый лад»,

Я был принят у богатых; их прием мне был бы лестен,

Если б нас не разделяла тень общественных преград.

Всё при ней меня хвалили: «Что ваш сборник, выйдет летом?»

А затем промеж собою: «Да, охота недурна!»

И вполголоса друг другу: «Познакомились с поэтом?

Он пленил ее стихами, вот что значит новизна!»

«Самоучка — из народа». — Он талантлив? — «Да, пожалуй,

Потому и принят всюду, приглашен почти ко всем;

Пустяки, он нас не слышит, и притом, сатиры жало

У писак теперь не в моде и заброшено совсем!» —

Я стоял с тоскою в сердце, хоть с презрением во взорах;

Их небрежность жгла чело мне, как мороз, когда велик;

Вдруг ушей моих коснулся словно шелка нежный шорох;

Чей-то говор серебристый прямо в сердце мне проник;

Я взглянул… она стояла, с видом царственно-спокойным,

И промолвила, очами обведя нас всех кругом:

«Сэр, я вас прошу покорно, чтоб, найдя его достойным,

Посетить вы согласились Вайкомб Голл, мой древний дом».

Подождала… нет ответа; молча я стоял на месте;

Алым вспыхнула румянцем, будто краскою стыда,

Но оправилась тотчас же: «Я ищу великой чести;

Может быть, не по заслугам, — вы найдете, господа?

Не как женщина, не женской я ищу прерогативы, —

Здесь улыбкой, как сияньем, улыбнулась, говоря, —

Но затем, что наши рощи в час заката так красивы,

Что годятся для поэта иль венчанного царя.

Пригласить вас не осмелюсь в суеты приют тщеславный, —

Но туда, куда Создатель звал уж раньше соловья;

Если вы споете вместе в тишине моей дубравной,

За леса мои родные — вам спасибо молвлю я».

Оглянулась — улыбнулась — колебались свет и тени…

Взор очей ее прекрасных львов — и то смирить бы мог;

Я ответить был не в силах; поклонился тем не мене;

Удалилась, как царица, преступив через порог…

О прекрасные дубравы с той листвой широкошумной!

Я вас слышу и доныне; — песня ваша мне мила;

О злосчастные дубравы, где влюбился я, безумный,

Где попала прямо в сердце мне коварная стрела!

В древних залах Вайкомб Голля сонм теснился приглашенных;

Ножки лондонских красавиц на коврах скользили всех,

И был полон воздух летний голосов их заглушенных,

И звенел в оконных нишах — серебристый, легкий смех.