class="v">Колебался ниже, выше занавес в оконной нише,

В шелк пурпурный обрамляя неподвижный этот лик;

Там, вдали, катились волны, непрерывным плеском полны,

И луна на подоконник заронила светлый блик.

Молвил он: «Виденье дамы, стой среди оконной рамы!

Да, я вижу, вижу ясно этот дивный, сладкий сон!

Вот чело, что дышит властью, вот уста, что полны страстью,

Что, как лук, кидают стрелы, и изогнуты, как он!»

А она, с улыбкой кроткой, тихой, плавною походкой

Всё скользила, приближалась, чуть одеждой шевеля;

Руки белые с мольбою протянула пред собою

И в лицо ему глядела, о прощении моля.

Молвил: «Сплю, открывши вежды; тихим шелестом одежды,

Или вздохом, иль движеньем, о молю, не разбуди!

Джеральдин, не подходи же! хоть во сне тебя я вижу,

Но не выдержит блаженства сердце и замрет в груди!»

Улыбалась, как сквозь грезы, но в очах сверкали слезы, —

И раздался нежный голос, будто ласкою звеня:

«Так ты любишь в самом деле? в целом мире, неужели,

О Бертрам, для сердца барда нет достойнее меня?»

Молвил: «Грезить бы навеки, как стремятся вечно реки,

Как в тени зеленой волны к морю мчатся и сейчас!

Так, о дивное блаженство! о виденье совершенства!

Жизнь моя б катилась к смерти, с чудным сном не разлучась!»

Улыбалась, как сквозь грезы, но в очах сверкали слезы

И струились по ланитам, где румянец вспыхнул вновь;

Взяв его за обе руки и смиряя сердца муки,

Говорила: «Я — виденье — дам тебе свою любовь!»

Он — в сознаньи сладком плена, — перед ней склонил колена,

А она ему шепнула: «Я исполню свой обет;

Ты богат — в дарах природных, знатен — в мыслях благородных,

А что скромен по рожденью — так печали в этом нет!»

Перевод М. Трубецкой

Caroline Oliphant the Younger (1807–1831)

On Reading Lord Byron’s “Childe Harold”

Naturalist of mind! Thy bark sailed far,

A voyage of discovery o’er the waste

Of Life’s wide sea; and not to be deceived

By its bright surface, and its dancing waves

Smiling in sunshine, thou didst dive beneath

Searching its hidden caves, and see

Innumerable creeping things, that dwelt

From others’ sight concealed, and with the line

Which Reason gave thee, didst attempt to sound

Immeasurable depths, examine all

The rocky grottos where the Genii sleep,

And gathering thence a tuneful shell, did’st pour

A melancholy blast, that strangely jarr’d

With the light music of the Gondolier.

In fancied safety, sailing o’er the flood,

Many have chanted ocean’s loveliness,

Drawn fairy castles on her waves, whose swell

Prolonged the colonnade of wreathed shafts,

And tinged them with a deeper hue. Fair spell!

How many a wand’rer hath been lured by it,

Watching the changes wrought, and hath forgot

Morgana’s sumptuous hall was not his home.

Not such thy flatt’ring picture; — thou didst fling

The slime upon the surface, troubling all

The sea-nymph’s palace; but thou didst not show

Where the lone voyager might rest in peace

The stormy hours of night. Thou brought’st some spoils

From ocean’s tesselated pavement-wrecks

Of human happiness, Affection’s freight,

Her gold and ivory from the barren rocks,

With spicy treasures which no price could pay;

And with them specimens of coral broke

From the hard reefs, on which thy bark had struck.

Some child of waters, some fair lotus-wreath

Thy hand hath gather’d as it floated by;

And passing melody of mermaid’s song

Thine ear hath caught; but from the foam arising

Thy tale was of the whirlpool and the brine,

The bitterness of waters that had whelm’d thy soul.

Poor mariner! thou didst o’erlook the chief

Of all the wonders of the deep. Hadst thou

In that vast search, ransacking all her caverns, —

Hadst thou but seen the Pearl of price that shone

Pure, midst those turbid waters, thou hadst sung

A joyous strain, and with a worthier freight

Than seaweed torn from sunken rocks, hadst steer’d

In safety for “The Islands of the Blest”.

Not as thy records tell: they only prove

Ocean for thee had gulfs, but held no Gem.

Кэролайн Олифант-младшая (1807–1831)

По прочтении Байронова «Чайльд-Гарольда»

Естествоиспытатель душ! Твой чёлн

По морю Жизни в плаванье пустился

Широкому; и, не обманут им,

Не соблазнён поверхностью его

И пляшущими волнами, нырнул ты,

Чтобы разведать тайные пещеры;

Увидел ты ползучих тварей сонм,

От глаз сокрытых; ты пытался лотом,

Что Разум тебе дал, измерить бездну,

Которой меры нет; в скалистых гротах,

Где Духи дремлют, раковину ты

Нашёл и огласил морские глуби

Печальной песнью, странно несозвучной

Чарующим напевам Гондольера.

В беспечности плывя по лону вод,

Воспели море многие пииты:

Начертят в пене сказочные замки,

Построят на бурунах колоннады

И краски подгустят. Вот сила чар!

Им не единый странник покорился,

Увлёкшись переменами, забыв,

Что он живёт не во дворце Морганы.

Ты не таков — со дна ты ил взметнул

На самую поверхность, всполошил

Чертог морской царевны, но приюта

Для путника в час бури полуночной

Не указал. Трофеи ты добыл

Со дна цветистого; принёс обломки

Людского счастья, Страсти тяжкий груз,

Взял кость с камней слоновую и злато

И пряный клад, что ввек не оценить,

Случайно отломив куски коралла

От грозных рифов, где твой чёлн разбит.