Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Столько добрых, ясных мыслей просто высказать умела;
Столько светлых настроений и красивых, нежных дум;
Сходен с птицей быстрокрылой, что в лазури реет смело,
— Так отзывчив и свободен был ее прелестный ум.
И всегда она правдива: если кто настроен мрачно,
Беззаботное веселье всё же ей простить готов;
Даже в шутках благородна, — и умеет так удачно
Корень скрыть серьезной мысли под цветами легких слов.
То обменивались тихо впечатленьями друг с другом,
О жнецах в соседнем поле, о барашках за межой,
О гурьбе ребят, спешивших мимо нас из школы лугом,
И о том, что свет далекий нам ненужный и чужой.
И о людях, и о книгах; — ведь и книги — те же люди,
Только лучшие, что держат речь грядущим временам;
Ведь мы все в руках природы роль играем лишь орудий,
Хоть и хвалимся "прогрессом", коим мир обязан нам.
Иногда я говорил ей, что наш век саморекламы
Грубо стал спиною к звездам, вечный свет их заградил;
"Нам, назвав себя богами, запереть осталось храмы;
Черный пар локомобилей нам заменит дым кадил.
Восхищаемся мы громко и собой, и временами,
И, стремясь вперед всё дальше, восклицаем: "Дивный век!"
Быстро движутся машины, души же сковало снами,
И пред взором серафимов как ничтожен человек!
Мы — как дети, что хожденью научились на досуге,
Нас вела досель природа, направляя и храня;
Если мчимся под парами, разве больше в том заслуги,
Чем тому, кто, взяв за гриву, первый оседлал коня?
Дна достигнуть океана если б кто из нас был волен,
Шар земной окутать паром, нанести удар звезде, —
Это значило б, что путь сей нам заранее дозволен,
Мы бы только шли покорно по готовой борозде".
И в часы бесед — царицу полюбил я поневоле
Беззаветною любовью, как добро и красоту,
Как святое вдохновенье; и не ждал иной я доли,
Как в песке пустынь бесплодных — начертать мою мечту.
Иль всего лишь мне казалось, что немыслимо надежде
Увенчать собой, нарушить, скорбь безмолвную любви;
— Так олень, хоть ранен насмерть, мирно щиплет травку, прежде
Чем готов со стоном боли пасть — и умереть в крови…
Много у моей царицы есть поклонников влюбленных;
Как запрет Венеры волнам — и ее таков отказ, —
Столь величественно-ласков, что никто из дерзновенных
Не решился настояньем оскорбить ее хоть раз…
Я сидел сегодня утром с книгой в кресле кабинета, —
Что сейчас за залой; думы были ласково-тихи;
Их навеял мне Камоэнс — португальского поэта
Об очах любимой дамы вдохновенные стихи.
Зарождаясь в книге, мысли к цели устремлялись метко,
От страницы отделялись самовольно и легко;
Так лоза в руке ребенка, гибко согнутая ветка,
От руки, ее сжимавшей, отлетает далеко.
Вдруг, ко мне в уединенье шум донесся разговора;
Голос мужественно-твердый молвил: «Лэди Джеральдин»,
То звучал как будто просьбой, то в пылу горячем спора
Убедительно и властно выделялся он один…
То был голос гостя — графа; граф по нраву и рожденью:
Всё в нем истого вельможу согласилось обличить;
Над толпой ничтожных смертных он царит по убежденью,
Хоть изысканным поклоном спесь свою готов смягчить.
Лоб высокий, нос орлиный, очи точно сталью синей
Отражают стрелы взоров, что лететь дерзнули к ним;
И уста сомкнулись властно в прямизне упрямых линий,
Словно воздух для дыханья предназначен им одним.
Впрочем, — честен, прямодушен, образован чрезвычайно,
Любит книги и искусство, носит титул древний свой
С безупречным благородством — и надменным стал случайно,
Как случайно смыт волною край скалы береговой.
Я слыхал, не мог не слышать, но я места не оставил;
Я остался неподвижен, — уничтоженный, без сил,
Точно голос тот знакомый чувства все в груди расплавил,
Как горячий ком металла, — сердце сразу раскалил.
Он молил во имя страсти, говорил про труд совместный,
Про благие начинанья, осчастливленный народ;
Отвечала мягко дева: «Пусть падет ваш выбор лестный
На иную, что достойней направлять ваш славный род».
Здесь, быть может, он увлекся слишком страстными словами,
Иль в своей руке сжал ручку слишком нежно, может быть,
Только строже возразила: «Нет, милорд, нам лучше с вами
Перейти к другим вопросам и теперешний забыть».
В самолюбьи уязвленном, в огорченьи ли понятном
Он забылся, я не знаю; но презреньем охлажден
Был ответ: «Милорд, вы правы; мой избранник будет знатным
И богат; краснеть не стану, вспомнив, как он был рожден».
Те слова меня пронзили; жизнь помчалась вихрем жгучим,
И мой дух, казалось, вырос в полный рост за этот миг,
Ведь отчаянье всесильно сделать слабого могучим, —
Кто изведал отреченье, тот небесного достиг.
И душа, очистясь сразу, будто чрез огонь незримый,
Окрылилась, отрешилась от условностей оков;
Стало ясно видно оку, как проходят херувимы
Безмятежною стезею в вышине, средь облаков.
Я не знаю, безрассудство было то, иль вдохновенье,
Назови меня безумцем, иль хоть зверем назови…
Шаг за шагом, склоном страсти шел я — не прошло мгновенье, —
Я стоял уже за дверью, пред лицом моей любви.
Я застал ее без графа: видно, он пред этим вышел;
Увидав меня, смутилась; несравненные черты
То румянцем покрывались, то бледнели… Ты ведь слышал,
Что не могут вынесть взора правды — дети суеты!
Точно птичка, что из клетки в лес попала ненароком,
Трепетала вся, руками от меня закрыв лицо;
Я