Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Закружил, как смерч в пустыне кружит из песка кольцо!
Мне хотелось сместь словами полк условностей несметный,
Сонм красивых заблуждений, вкоренившихся давно,
Ряд сословных привилегий, без которых в круг заветный
Душам пламенным и чистым всё ж проникнуть не дано!
Молвил: «Обо мне нет речи, но о лучших детях века,
Много высших и достойных с вами близшего родства; —
В наше время больше тех, что отреклись от человека,
Чем отступников, что прямо отреклись от Божества;
Целый ряд великих истин обличает нас в измене,
Наши жалкие расчеты ими в прах посрамлены;
И в гордыне лицемерной, все ничтожны тем не мене
Пред судом всевышним Бога, перед смертью — все равны.
О, не чтите власть и деньги, чтит и так их наше племя;
Мир и так тельца златого весь наполнен торжеством;
Уважайте человека, — хоть он прах, Адама семя,
Всё же прах благословенный, вдохновенный Божеством.
Как не стыдно вам, с сознаньем красоты своей, холодным,
Томно кольцами играя, дать беспечный тот обет:
Что тому, кто избран вами, мало Богу быть угодным,
Коль его непогрешимым не признает также свет?
Вам, чей голос как молитва, чья улыбка — откровенье,
Вам, прекраснейшей из женщин, из созданий всех Творца,
Столь воздушной, что мешает вам растаять, как виденье,
Только лишь земная прелесть несравненного лица;
Как не стыдно вам спокойно заклеймить своим презреньем
Ваших ближних, ваших братьев, коих создал тот же Бог! —
Точно парий, что не только недостойны лицезренья
Вас самой — но и не смеют умереть у ваших ног?
О, когда б у этой лютни вдохновенней были струны,
О, когда б я сам был выше, чище духом, чем сейчас, —
Я б сказал вам: "Я люблю вас! и клянусь, царевич юный,
По сравнению с поэтом, право, не достойней вас!
А как есть, да будет карой вам, надменной, то сознанье,
Что я, — беден и ничтожен, страстью робкою томим,
Вас люблю, любить дерзаю; чувство — полное страданья, —
Но ваш гнев, презренье ваше, — всё бессильно перед ним!"" —
Много, много слов безумных — вспомнить всех душа не смеет;
Я и так в слезах горячих эти строки окрестил…
А еще зовут поэтом! Глупый пес — и тот умеет
Оскорбить несносным воем красоту ночных светил!
Я замолк; душа стихала, редко вспыхивая снова…
Так последний гром смолкает, прокатившись по горам;
А она? На то молчанье, как на звук чужого зова,
Мокрые подняв ресницы, тихо молвила: "Бертрам!"
Вот и всё… Когда б проклятье мне она послала смело,
Иль как женщина, умея позу царскую принять,
Мне сказала: «Сэр! как гостя я вас выслушать хотела,
Но прошу вас этим званьем впредь меня уж не стеснять».
Всё б я снес… но это слово! Передать перо не в силах
Глубину успокоенья в этом слове, добрый друг!
Всю божественную кротость, что жила в тех звуках милых,
И душа моя смирилась, победив страстей недуг.
Точно пламенным потоком увлечен и уничтожен
Вихрем смутных рассуждений; отрезвившись, наконец,
От безумного порыва, что лишь юности возможен,
И в отчаяньи, понятном для неопытных сердец;
В подавляющем сознаньи, что, хотя б я был и правым,
Я был низок перед нею, я был жалок и смешон,
Что она меня судила с беспристрастьем величавым,
И судом ее спокойным я навеки сокрушен;
Как по городу большому мчится, вырвавшись из плена,
Вихрем, с молнией во взорах, с пеной у рта дикий конь,
И наткнулся вдруг на храма хладнокаменную стену,
И свалился — бездыханный — и в глазах потух огонь, —
Так и я упал пред нею… не сочти меня бессильным!
Я сражен был силой страсти; страсть — жестокий господин,
Мир — как будто на колесах, скрытых в сумраке могильном,
Откатился… я очнулся в этой комнате, один!
Слугам тут же приказала унести меня, наверно,
От очей ее подальше — но не бросить у ворот, —
Слишком праведна для мести, чересчур высокомерна,
Чтоб ничтожество такое да лишить своих щедрот.
Друг, из этого посланья всё узнать о мне ты волен;
Как прочитанная книга, жизнь осталась позади…
Завтра еду… жаль, сегодня не могу, затем, что болен;
Жду зари, чтоб лаской солнца сердце оживить в груди.
Только луч скользнет в окошко — я уйду без вздохов пошлых,
Без прощаний, — лишь два слова ей в записке напишу;
Скроюсь от ее насмешек, — от похвал хотя бы прошлых, —
Далеко, в краю безвестном сердца муку заглушу.
О, не бойся; я не стану жизнь напрасно тратить в горе;
Дух мой — сокол: хоть и ранен, но готовит вновь полет…
Места нет для слез бессилья у поэта в вещем взоре,
И пока не выльет в песни всех как есть, — он не умрет!
Заключение
Дописал Бертрам, и в кресле он откинулся угрюмо;
Точно капли дождевые — были слезы на листах,
И в душе его теснились недописанные думы,
Недосказанные муки трепетали на устах.
Видит пред собой виденье; это сон иль откровенье?
Вот стоит, бледна, недвижна, молча прислонясь к окну;
Послан этот сон, быть может, не затем, чтобы встревожить,
Но чтоб в сердце истомленном мир вселить и тишину.
«Вы ль, губительные очи, — молвил, — здесь, во мраке ночи,
Засияли как сапфиры в бледном мраморе лица?
Жжете вы меня поныне — как лучи среди пустыни…
Вы ли жизнь мою и сердце иссушите до конца?»