– Вот уж не думала, что Селия так серьезно воспримет мои слова, – сказала я. – И все-таки праздник придется отменить.

– Как хочешь, – неуверенно сказал Гарри, – только все уже готово. И, по-моему, все собираются прийти. Так что проще это вытерпеть, чем отменять.

Я покусала кончик пальца, пребывая в глубоких раздумьях.

– Ну ладно, – сказала я. – Раз уж все готово и мельник Грин не отказался, то, полагаю, пусть праздник состоится. Только странный это будет праздник – словно на перепутье между старой жизнью и новой.

– Возможно, когда зерно будет убрано в амбары, они немного повеселеют, поедят, выпьют, вот все и получится, как в то первое чудесное лето, – мечтательно заявил мой безмозглый братец.

– Сомневаюсь, – обронила я. – Нельзя повторить дважды одно и то же лето. Да и сам Широкий Дол стал иным. И ты тоже. А я и вовсе сама себя не узнаю. – Я помолчала, чувствуя, как печально звучит мой голос. – В общем, договорились. Раз все уже готово, пусть они собираются и празднуют. А мы можем уехать совсем рано – особенно если возникнут неприятности.

Гарри, слегка утешившись, ушел, чтобы пере-одеться и выпить кофе; теперь он был вполне способен излить свои переживания вечно сочувствующей ему Селии. Но она повела себя несколько неожиданно: подстрекаемая суровым взглядом Джона, она высказала предположение, что люди, возможно, не вели бы себя так грубо, если бы не были доведены до отчаяния. Гарри тут же надменно заявил, махая перед ней своим пухлым пальцем:

– Ну, вот что, Селия! Ты уж позволь, пожалуйста, нам с Беатрис управлять имением так, как мы считаем нужным. Если в деревне кому-то придется потуже затянуть пояс, то особого вреда от этого не будет. Только аппетита прибавится к устроенному тобой праздничному обеду! Поверь, мы с Беатрис в этом лучше разбираемся.

Селия уже открыла рот, чтобы ему ответить, но бросила из-под ресниц быстрый взгляд на Джона и передумала. Они теперь прекрасно понимали друг друга даже без слов. Теперь участие в споре взял на себя Джон, понимая, что Селия не может столь откровенно бросить Гарри вызов; она и так уже преступила черту дозволенного приличиями.

– А ведь Селия права, Гарри, – спокойно сказал Джон, пряча свое неприязненное отношение к моему брату и одновременно желая заставить его понять причину того, почему они с Селией так обеспокоены. – Мы с Селией в последнее время часто бываем в деревне, – сказал он, и я чувствовала в его голосе прежнюю властность и уверенность. – Мы установили там некий порядок, согласно которому продукты, которые мы туда привозим, распределяются прежде всего среди тех, у кого есть больные дети, и среди стариков, а уж потом что-то получают и все прочие. Однако – и это совершенно очевидно – мы не в силах по-настоящему помочь этим людям, пока в Широком Доле не будет найдено некое долгосрочное решение возникшей в деревне нищеты.

– Никто же не отрицает, – сказал Гарри, – что сейчас для всех, кто зависит от земли, настали трудные времена. – И он, сунув в рот еще одно печенье, принялся решительно его жевать.

– В деревне не просто «трудные времена», – терпеливо продолжал Джон. – Там скоро начнут умирать от голода, и смертей будет много, если ничего не предпринять. Те продукты, которые привозим мы, способны поддержать лишь несколько отдельных семей, но там голодает гораздо больше людей, и мы не можем помочь им всем.

– А все потому, что они упорно продолжают плодиться и заводить огромные семьи, – холодно заметила я. – Они рожают детей, понятия не имея, как будут их содержать. А вы двое только поощряете их стремление жить в раю для дураков. Пока вы даете им пищу, они никогда не поймут, как на самом деле устроен мир.

Джон сурово на меня глянул.

– Как устроен твой мир, Беатрис, – сказал он с неким неприязненным любопытством. – Твой мир, в котором ты способна сотни лет пользоваться трудом целой деревни, а потом вдруг разом отказать ей в какой бы то ни было поддержке, оставив на жалованье только двух умелых работников.

Я промолчала.

– В твоем мире, Беатрис, ничто не мешает женщинам без конца беременеть и плодить нищету, однако там бастарды знатных господ ходят в шелках и могут даже надеяться на богатое наследство, а вполне законные дети бедняков ходят раздетыми и голодными.

Я прекрасно поняла его намек на тех двух бастардов, рожденных от кровосмесительной связи, что живут в этом доме, и опять промолчала, но бросила убийственный взгляд на Гарри, который, облизывая масляные пальцы, во все глаза смотрел на Джона.

– Ничего удивительного, что они не способны понять, как на самом деле устроен мир, – сказал Джон, – потому что этот мир, твой мир, Беатрис, даже меня ставит в тупик. Я никогда не видел такого чудесного места, как Широкий Дол, хотя немало путешествовал по Англии и Шотландии, и менее чем за год это поместье перестало быть одним из самых преуспевающих, самых благополучных в графстве и оказалось в руках кредиторов, а крестьяне, живущие на его земле, попросту голодают. Так какой же мир более реален? Тот чудесный, который ты унаследовала от отца, или тот кошмарный, который ты создала собственными руками?

– Ну-ну, довольно, – сказал Гарри, все же заметив мой отчаянный взгляд. – Нет смысла винить во всем одну Беатрис. В конце концов, мы теперь ведем хозяйство так же, как и все остальные. И, разумеется, хотим получать от своей земли максимальный доход. Беатрис просто воспользовалась самыми очевидными методами хозяйствования.

– А мне кажется, что даже при современных методах хозяйствования выбор все-таки существует, – сказал Джон по-прежнему спокойно и холодно. Его поведение вообще вызывало во мне глухую ярость – он держался так, словно вел научный диспут в университетской аудитории. Я отошла к камину, оперлась одной рукой о каминную полку и молча наблюдала за ним. – Существует выбор между тем, что назвать самым важным в жизни – желание заработать как можно больше или попытку жить так, чтобы не причинять вреда другим людям и, может быть, даже сделать жизнь этих других людей чуточку лучше. Ты и Беатрис – прости меня, Гарри, – похоже, склонны получать прибыль любой ценой. И мне это определенно не нравится.

И Джон так посмотрел на Гарри и на меня, словно только что вскрыл ланцетом гниющую рану. От его слов я почувствовала себя грязной и мерзкой, но с нарочито подчеркнутым вздохом сказала:

– Ей-богу, Джон, для сына набоба твои моральные требования слишком высоки. А твои обвинения в адрес тех, кто стремится получить прибыль, звучат просто нелепо! Ты, конечно, можешь позволить себе роскошь угрызений совести, потому что всю грязную работу за тебя сделает кто-то другой; кто-то другой заработает для тебя и деньги, и благополучие. Ты с рождения являлся наследником огромного состояния, так что богатство тебе презирать довольно легко.

– У меня действительно было огромное состояние, – поправил он меня, блеснув глазами. – И тебе, Беатрис, лучше благословлять Бога за то, что я действительно презираю богатство. Потому что его у меня больше нет.

Селия вскочила и явно хотела выбежать из комнаты, потом взяла себя в руки и, повернувшись к Гарри, печально сказала: