Впрочем, в чем-то Гарри был похож и на меня. Мы оба были одержимыми детьми, но если я была одержимая нашей землей, Широким Долом, то для Гарри самым главным в жизни являлись его собственные удовольствия и умение оправдывать себя во всем. И он позволял себе толстеть, злоупотребляя вкусной и обильной едой и сладкой выпечкой, и все больше краснел лицом из-за чрезмерной любви к порто. А еще он стал весьма ленив и неряшлив в отношении собственного тела, потому что стремился получить наказание, дарившее ему такое острое наслаждение, а отнюдь не к чистой, свободной, равноправной любви.

И вот теперь он оделся как артист из бродячего театра в роли принца-нищего, собираясь работать бок о бок с голодными оборванными людьми, которые получают жалкие гроши. Я подумала о том, что деревенские парни, работающие сейчас в поле, вряд ли могут наскрести денег, чтобы сшить хотя бы одну приличную рубашку на всех, и вздохнула, глянув на нелепо сияющего Гарри.

– Я подумал, что, пожалуй, подъеду в поле на одной из повозок и тоже немного пожну, – с восторгом сообщил он мне, точно мальчишка. – Они ведь сейчас на Дубовом лугу работают, верно?

– Нет, – сказала я. – Там они работали два дня назад. Сейчас они на Трехвратном. Я туда позже подъеду, а ты пока можешь проследить за сбором колосков, если поедешь. Я тебе говорила, что запретила им воровать пшеницу, помнишь?

– Да, – сказал Гарри. – Ладно, я, наверное, пробуду там до обеда. А если не вернусь к трем, пришли, пожалуйста, кого-нибудь из конюхов, чтобы он привез мне поесть.

У меня мелькнула мысль, что надо бы предупредить Гарри, чтобы он был осторожен, но я позволила этой мысли угаснуть. Если ему так уж хочется изображать джентльмена-земледельца, это вряд ли сильно усугубит положение. Та горечь, что уже существует в наших отношениях с деревней, вряд ли может стать еще более горькой. И потом, я отлично помнила, что взяла на себя всю вину за те перемены, что происходят в нашем поместье. Если Гарри удастся снова завоевать сердца крестьян, если они опять увидят в нем божество урожая, это, возможно, несколько ослабит напряжение. В таком случае у них в этом году будет довольно-таки пухлое божество и далеко не такое загорелое и мускулистое, как три года назад. Но если им будет приятно, что молодой сквайр встал в один ряд с простыми жнецами, они, может быть, и работать будут немного быстрее.

Гарри плюхнулся на возок и затянул песенку, которую почему-то считал деревенской, с бесконечными припевами вроде «хэй-нонни-но!» – я лично подобной песни никогда не слышала ни от одного из местных крестьян, даже пребывавших в сильном подпитии. А когда его возок заскрипел по подъездной аллее, он, усевшись рядом с возницей, стал махать рукой Селии и детям.

Назад он вернулся уже через час, и я даже издали увидела, насколько мрачное у него лицо. Я отодвинула с сторону письмо, которое писала, и стала ждать его горестного рассказа. Вскоре громко хлопнула дверь, ведущая в западное крыло, и я ощутила волну горячего воздуха, когда Гарри без стука влетел ко мне в кабинет.

– Они меня оскорбили! – заявил он, и его нижняя губа задрожала от ярости и огорчения. – Они даже разговаривать со мной не пожелали! И не захотели петь те песни, которые мы пели всегда. Они даже не посторонились, чтобы дать мне место в ряду жнецов, а попросту вытеснили меня к самой изгороди. И ни одна девушка мне не улыбнулась! А когда я предложил: «Давайте споем, ребята!», один сказал: «Нам так мало платят, сквайр, что даже на то, чтобы дышать, не хватает, куда уж нам петь. Вы лучше сделайте так, чтобы ваша сестрица, у которой глаза как кремни, платила нам по справедливости, вот тогда мы, пожалуй, и станем петь, как эти проклятущие черные дрозды, чтобы вам удовольствие доставить. Но пока нам жрать нечего, пойте сами!»

– Кто это сказал? – быстро спросила я. – Я немедленно вышвырну его из поместья.

– Откуда же я знаю? – даже с какой-то обидой воскликнул Гарри. – В отличие от тебя, я их и друг от друга-то не отличаю, и уж совсем не знаю, как кого зовут. Они для меня все на одно лицо. Да у них и лица-то какие-то смазанные, без особенностей. Этот был довольно пожилой, но я не знаю, кто он. Зато другие наверняка знают.

– Ну да, и они, конечно, тут же мне скажут! – рассердилась я. – Ну, и что ты с ним сделал?

– Ничего! Уехал домой! – с негодованием ответил Гарри. – А что я еще мог сделать? Если уж я не могу убирать урожай в собственных полях, то уж приехать домой к обеду я точно могу. Ты думаешь, они обрадовались, что их сквайр вышел в поле и работает с ними бок о бок? Если уж они так хотят, чтобы все было по-старому, так нужно же как-то соответствовать традициям!

– Действительно, – сухо бросила я. – А что, далеко ли они продвинулись?

– Ах, да я едва успел что-то заметить! Я так расстроился! – беспомощно развел руками Гарри. – Нет, право, Беатрис, это уж слишком. Могу тебя заверить, что больше этим летом я в поле не поеду. Тебе придется самой за всем присматривать, а если тебе будет слишком тяжело, то пусть это делает Джон Брайен. Ведь недопустимо, чтобы меня, сквайра, подвергали таким оскорблениям!

– Ну, хорошо, – устало сказала я. – Ступай. Успокойся, выпей кофе с печеньем, и сразу почувствуешь себя гораздо лучше.

– Но почему они так со мной разговаривали? – снова огорченно спросил Гарри, и на его лице отчетливо проявилась работа мысли. – Разве они не понимают, что так теперь развивается весь мир?

– Похоже, что нет.

– У меня болит вот тут, в груди, когда я огорчаюсь, – сказал Гарри, и в его голосе послышались плаксивые нотки капризного ребенка. – Мне очень вредны подобные сцены. А этим людям давно пора понять, что мы делаем для них все, что можем. И работу мы даем, и благотворительностью занимаемся! Селия, например, каждую неделю тратит по нескольку фунтов на суп и хлеб для бедных. А тут еще этот праздничный обед в честь урожая! Недешево он нам обойдется. И, между прочим, никакой благодарности мы за это не получим!

– Праздничный обед? – резко спросила я. – Но в этом году я не собиралась устраивать никакого праздничного обеда.

Гарри посмотрел на меня непонимающим взглядом и сказал:

– Так ведь его Селия устраивает. Ты же сама просила ее этим заняться. Праздник состоится, как обычно, на мельнице, когда будет сжато последнее поле и в амбары уберут последний возок зерна.

– Нет! – в ужасе воскликнула я. – Гарри, этого нельзя допустить! Билл Грин и сам вот-вот разорится, так что вряд ли он будет рад, если к нему на мельницу кто-то веселиться явится. Получится еще хуже, чем на Рождество. Тут даже и предсказать ничего не возможно. И потом, это же не уборка урожая в закрома. Мы просто обмолотим зерно и отдадим его мистеру Гилби, который увезет все отсюда до последнего зернышка!

– Но ведь Селия уже все устроила, Беатрис, – попытался неловко оправдаться Гарри. – Да и я сегодня всем об этом сообщил – еще до того, как они мне пшеницу жать не позволили. Боюсь, будет только хуже, если мы теперь объявим, что никакого праздника не будет.

Я нахмурилась: это действительно было очень некстати.