Потом, когда мирная жизнь на Кавказе стала слишком привычным, слишком обыденным явлением, — стала рисоваться, как всегда все минувшее, — в розовом флере былая самостоятельность. Время изгладило из памяти прежние непрерывные войны, вечную опасность, неспокойствие каждой ночи, постоянную резню… Возникло недовольство русской властью, питаемое агитацией честолюбцев, жаждавших главенства в своем народе, и с совершенно южной экспансивностью преувеличивались присущие всякой власти дефекты.

В более культурных слоях это скрытое недовольство проявлялось в сепаратических устремлениях, в увлечении враждебной власти социал-демократической доктриной и т. п. Известно уже, что нигде в России, в эпоху первой революции, не было такого количества социал-демократов, как на Кавказе и особенно как в Гурии, получившей прозвище «авангарда русской революции».

В менее же культурных слоях кавказских народов наследственная воинственность влекла их к подвигам, которые не всеми одинаково расценивались.

По взглядам авторов подвигов, это было проявлением удали, геройства. Русские же законы то же самое проявление квалифицировали как вооруженные ограбления, разбои; самих же героев власть третировала, как разбойников…

При этом резко бросалась в глаза разница в поведении разбойников в губерниях гражданского управления и в районах, населенных горцами, — в областях и округах военно-народного управления. Разбойники в Тифлисской, Кутаисской губерниях и отчасти в Сухумском округе, происходившие из среды грузин, имеретин, мингрельцев, гурийцев и др., были просто грабителями и убийцами. Они бывали жестоки и жадны; без нужды прибегали к насилиям. Романтизма не было и в помине, легенд здесь не создавалось.

В Елисаветпольской же, в Бакинской и Эриванской губерниях, а равно и в Закатальском округе, но особенно в Дагестане и на северном Кавказе вообще, где разбойники происходили из татар и горцев, некоторая доля романтизма иногда все же проявлялась.

Мне пришлось большую часть жизни провести на Кавказе. Немало сохранилось у меня в памяти и о кавказских разбойниках. Кое о чем я уже говорил, например, об ограблении парохода «Цесаревич Георгий» (стр. 389–390), о разбойничьих шайках в Закатальском (стр. 515–557) и Сухумском (стр. 557–583)[612] округах, о ссылке в канлы и т. д.

Приведу еще несколько эпизодов.

Дженетли

Это — эпизод еще из детских воспоминаний.

Горцы, к югу от реки Кубани, с необычайным геройством отстаивали свою самостоятельность. Здесь война велась десятилетиями. И кубанские казаки, и горцы, вообще называемые черкесами, проявили в этой борьбе чудеса храбрости.

Бывало, что, узнавши через лазутчиков об уходе из казачьей станицы мужского населения, черкесы на нее внезапно обрушивались. Но их мужественно отгоняли казачки и старики. В свою очередь и черкесы с необыкновенным упорством и доблестью защищали от русских свои аулы, лепившиеся иной раз в горах точно ласточкины гнезда.

Под конец русские одолели и недоступные горные гнезда, и непроходимые тогда леса. Однако часть фанатиков черкесов предпочла переселиться в единоверческую Турцию и массами погибла при этом переходе на утлых суденышках, при крайне тяжких условиях плавания.

Другие черкесы покорились и остались в своих аулах, на насиженных дедами родных местах, за исключением только горных аулов, с которых они были принуждены выселиться на равнину.

Но в душе — не примирились. И из их среды в ту пору — дело происходило в семидесятых годах — часто выходили разбойники.

Одно время под Екатеринодаром, столицей кубанского казачества, стало опасно ездить. Постоянно находили зарезанных, а затем и ограбленных проезжих. Оставшиеся почему-либо в живых рассказывали, что на них напала шайка разбойников.

Она была очень жестокая, эта шайка. Убивали и седоков, и кучера; резали даже лошадей. Имущество проезжавших и их трупы разграблялись. Дерзость разбойников дошла до того, что они стали нападать еще засветло, в нескольких верстах от города. Убьют, разграбят и умчатся на конях…

Секретные агенты под конец сообщили:

— Глава шайки — черкес Дженетли, из аула Энем. Остальная шайка — черкесы, случайно присоединяющиеся, ради грабежа.

Устроили слежку.

Через два дня агенты сообщили посреднику, частному адвокату Жданову:

— Сегодня Дженетли с товарищами ночуют в ауле. Их сакля — на краю аула, неподалеку от леса.

Мой отец, бывший в ту пору прокурором Екатеринодарского окружного суда, взял на себя непосредственный надзор за операцией поимки. У нас в доме был род военного совета, а я с детской жадностью ко всему прислушивался.

Поздней ночью полусотня казаков во главе с начальником округа войсковым старшиной Барыш-Тыщенко выступила из Екатеринодара. С казаками поехал и отец. Возвратились уже утром. Вот что рассказывалось:

Снег валил хлопьями, покрывая папахи и черные бурки казаков. Побелели и лошади. Всадники казались белыми привидениями.

Перед рассветом метель стихла. Соблюдая возможную тишину, подошли к аулу.

Часть казаков рассыпалась цепью вокруг селения. Остальные пробираются кривыми и узкими уличками к месту сакли, указанному агентами.

Как-то резко и неожиданно раздалось женское пение. Оно несется неуловимо, откуда-то с высоты. Громкими тревожными звуками режет эта песня морозный воздух.

Переводчик объясняет:

— Сторожевая женщина! Это — вовсе не песня… Она поет, что по улице едут казаки. Должен спасаться, кому следует…

На востоке светает. Сквозь редкую сетку снега вырисовываются сакли.

К одной — подошли слишком поздно. Разбойник, предупрежденный, очевидно, пением, успел убежать в лес.

Но Дженетли опоздал.

Сакля оцеплена.

— Дженетли, сдавайся! — крикнул переводчик.

В ответ из сакли грянул ружейный выстрел.

Казаки стали отвечать. Но из сакли раздались пронзительные крики и визг.

— Там женщины!

Стрельбу прекратили. Дали вывести женщин и детей в безопасное место.

Дженетли, запершись в сакле, продолжал стрелять. Казалось — у него неистощимый запас патронов.

Были уже среди казаков и раненые.

Целый час длилась безрезультатная стрельба. Стало совсем светло.

Внезапно открылась дверь сакли — и выскочила изогнувшаяся фигура разбойника. В зубах — кинжал, в обеих руках — по револьверу.

Стреляя по сторонам, Дженетли крупными прыжками бросился к лесу, что начинался в полусотне шагов.

Так это вышло стремительно, что сразу все опешили. Он уже одолел половину пути. Вот-вот — скроется в лесу…