такой просьбе, хоть и был ей видимо огорчен, согласился. Впрочем, он и сам теперь лишился части свободы, дед всерьез взялся готовить из него помощника Къятты не только в бою. А полукровка был совершенно лишним в торговых и ремесленных делах Рода.

Хоть какая замена лесным вылазкам отыскалась внезапно. Огонек упомянул, как тренировался владеть оружием в пути в Долину, и теперь Кайе учил его защищаться, если понадобится, и внезапно оказался терпеливым и внимательным наставником. Эти занятия нравились Огоньку. И по-прежнему нравилось смотреть на тренировки Кайе, одиночные или с кем-то. Теперь не завидовал — просто любовался им, как мог бы любоваться диким зверем или стихией. Теперь знал, что за всем этим стоит.

Тело юноши стало еще более развитым, соразмерным. Ему равно легко давалось и то, что требовало скорости и ловкости, и то, что требовало выносливости и силы. Конечно, Питоны, к примеру, смотрелись заметно мощнее его, тяжелее, да и рост у Кайе был средним. Но остальные все-таки где-то могли оказаться неловкими, где-то несовершенными. Тут же недостатков попросту не было.

На бронзовой гладкой коже виднелось много едва заметных отметин — небольших шрамов; на нем все заживало быстро, но одни приходили на смену другим.

Если бы снова бродили в лесу, их больше бы появилось. Но в свободное время, когда не хотелось оставаться дома, Кайе с Огоньком все-таки выбирались в город — на улицы ремесленников, в торговые ряды. Как и два года назад, бывали и в предместьях, смотрели на рыбаков, строителей, садовников и пастухов. Эти часы радовали обоих, но все-таки не выходило так же легко и непринужденно, как в прошлом. Все равно Огонек был рад этим прогулкам.

А вот петь он больше не мог. Под нос себе напевал, оставшись один, но это было совсем не похоже не прежнее, радостное, когда и сам был захвачен мелодией, и захватывал слушателя. Кайе просил пару раз, но Огонек сказал: с голосом что-то, не получается.

Жил в прежней комнатке. Дом был просторней, чем почти все виденные в Тейит, но ему было здесь тесно, весь дом казался помесью клетки и площади, на которой находишься у всех на глазах. Не знал, подозревали его в чем-то теперь или нет — сто раз мог убить, если бы заслали намеренно — но теперь он четко ощущал чуждость всем в этом доме. Домочадцы его не избегали, но часто словно не видели. Игрушка, зверушка, не более. С горечью понимал, что полукровка-то он везде, но в Тейит были товарищи, бабушка… Может, с Киаль получилось бы высечь искру тепла, но она уехала куда-то к цветочному озеру. Странное положение его тяготило — он не принадлежал к числу домашних слуг, не имел корней в городе или предместьях, да и обращались с ним не как с пленником, хоть и приглядывали. Вернее всего казалось — Кайе просто снова зверушку себе завел, точнее, прежнюю возвратил. Но считать себя кем-то вроде дрессированной йука для Огонька было уж слишком.

Еще до того, как Киаль уехала, он, поняв, что не в силах просто слоняться по дому, когда Кайе здесь нет, обратился к девушке, попросил приставить к кому-нибудь из домашних целителей. Раз уж Кайе запретил искать, кому нужна помощь в бедных кварталах.

— Это сложно, — сказала Киаль, перебирая цветочные лепестки. — Ты думаешь, наши целители Рода то и дело кого-то лечат? Нет, слава Солнцу, болезни и раны для нас и наших слуг — дело нечастое. Куда чаще они изучают новое, порой по многу дней сидя над какими-нибудь записками, развивают свою Силу, обмениваются опытом…

— Без пациентов?

— Пациентов находят. Если понадобится. Но ты им будешь только мешать. Ведь что ты можешь? Перевязать несложную рану, принести разные травки, подержать таз с водой…

— Но травы я могу не просто принести, но и собрать, и приготовить лекарство!

— У них есть свои ученики и помощники, куда более многообещающие, которые и занимаются этим поначалу. Ты же никогда не станешь настоящим целителем. Будешь только отвлекать тех, от кого порой зависит и наша жизнь.

Лиа не была “при доме”, с грустью подумал подросток. Потому и бедствовала порой.

— Ала, ты уверена, что они откажутся?

— Отказаться они не посмеют, но в этом нет смысла.

— Но что же мне делать?

— Просто жить здесь тебя не устраивает? — удивилась Киаль.

— Кем? В домашние слуги вряд ли Кайе меня отправит…

— Глупый, — смех девушки раскатился бубенчиками. — Люди трудятся, чтоб заработать себе на еду, а тебя кормят и так. Занимайся тем, что тебе по душе — вот как я. Знаю, тебе нравится петь…

— Даже птицы не поют весь год напролет, с утра до вечера. Мне нравится… быть полезным.

— Ты очень полезный, — снова засмеялась она, и Огонек понял — Киаль не услышит, у них совсем разные голоса. Так рыбы вряд ли услышат тех самых птиц.

В Тейит девушки на него не смотрели, или он не замечал. Атали не в счет, она еще маленькая. А тут ощутил к себе внимание нового рода — не серьезное, полукровка все же, но с таким-то покровительством!

Их было две, из молодых домашних служанок, одна — подвижная, с тугими кудряшками, другая — с двумя косами, со вздернутым носом и кучей смешных колкостей под языком… Его так и тянуло спросить — ведь я не совсем человек для вас, до меня вы тоже предпочитали зверушек? Еще и поэтому Огонек не хотел оставаться дома, пока там не было товарища. Опасался в очередной раз попасть в ловушку или сказать что-то совсем негодное, и так-то невесть что его ждет.

Чувствовал: в нем самом и впрямь словно жили две половины — одна стремилась лечить людей, жить с ними в дружбе и мире, вторая тянулась к лесу, любила и знала лес, и не желала подчиняться тем, кому положено по умолчанию. Вот с этой второй стороной Кайе оказался ближе всех прочих.

О севере — жизни там, обычаях, нравах — с ним лучше было даже не заговаривать. А вот о рууна слушал с большим интересом, верил тому, чему другие не верили — чувству другого на расстоянии, например; но Огонька задевала его снисходительность по отношению к дикарям. Он говорил о них так, как говорил бы о занятных лягушках каких-нибудь.

Но… при этом он слушал не так, как Атали и другие, кому Огонек пытался рассказывать. Для них