говоря — ну вот, теперь все, как надо, все ссоры остались в прошлом. Огонек отвел глаза.

**

Тейит

Приближенный Лачи принес голубя, посланника одного из шпионов в Астале.

Белый с полосатым хвостом голубь в руках — покорный, ждет, когда от лапы отвяжут письмо. Напомнил другого — голубя близнецов, один из которых мертв, а вторая умчалась невесть куда, не взяв даже сумки с едой, только сильную грис.

Лачи стало не по-себе. Будто весточка с того края мира…

Неважно, просто похожая птица.

На тонком листе тростниковой бумаге — по оттенку сразу видно было, что с Юга, из окрестностей самой Асталы-города — небрежно расположились знаки, и, угловатые, казались самодостаточными; но Лачи видел не столько их, сколько смысл, который знаки несли. Похоже, начертал знаки уверенный в себе человек. И собственно письмо говорило о том же. Короткое — но понятное.

“Нам есть, о чем поговорить. Через две луны у перевала Антайа, восточный отрог Пастушьей горы. Назови точное место сам. Если желаешь, возьми с собой надежную свиту. Я буду один”.

Ни имени, ни родового знака. Кто-то из Сильнейших наверняка, более слабые семьи не столь самоуверенны.

Как он заставил человека Лачи отправить письмо? И приписка — уже рука его собственного шпиона: “Он сказал о ночных огнях”.

Огонь и ночь. Кайе Тайау.

Если это ловушка… уж больно нелепа. Письмо действительно с юга, никто не сможет подменить его голубей. А южане не рискнут убить Соправителя Тейит. Даже после Долины Сиван не рискнут, тем более они-то в выигрыше.

Место? Пусть будет возле скалы-колодца.

Голубь, отправленный в Асталу, ничем не напоминал о птицах близнецов.

**

Земли Юга

Пока ехали в сторону западных гор, почти не разлучались, много разговаривали, и это Огоньку нравилось, совсем не то что недавний путь в Асталу. Но на привалах было трудно с остальными членами отряда. Кайе с ними общался по дружески, а они полукровку всего лишь терпели, похоже.

По ночам снились прихотливые уступы Тейит, переливы серого камня — то молочный оттенок, то почти угольный. И — светлые мраморные ступени, розоватые на заре… Не отпускала тоска о потерянном доме.

А наяву не то что каменных ступеней, даже внятной опоры не было; Кайе это огонь, на него не больно-то обопрешься. Бесконечные, тяжелые мгновения — вот он спрыгивает с грис, оборачивается, убирая со лба волосы, беглый взгляд, блестящий, прямой — все ли в порядке? — и сомнение подступает, точно ли оно того стоило? А он — отходит к остальным, так ничего и не заметив.

Недалеко от притока реки Иска лес прерывался — его сменяла широкая равнина, вроде тех, что так часты на севере, подле Тейит. Высоко над равниной парил огромный орел. По преданью, именно такой орел поднимал Солнце на небо… Огонек следил за птицей, пока та не превратилась в точку.

— Знаешь, — сказал внезапно. — Я несколько раз видел “перья”.

— Да? — Кайе развернул грис настолько быстро, что Огонек отшатнулся. — Где, на севере?

— И там, и у рууна.

Теперь они ехали бок о бок, и разговор увлек обоих. Оба встречали странных небесных созданий, было, чем обменяться, о чем поспорить.

— Если они могут поднимать в воздух предметы, то, верно, и человека подняли бы. Рууна умеют с ними ладить, вдруг есть способ договориться? — рассуждал Огонек.

— Оседлать “перо”, словно грис?

— Зачем сразу так… мы же плывем в реке, хоть воде нет дела до нас. Она не служанка, просто держит плывущего. Вот если б и “перья”так!

Вздохнул еле слышно:

— Полетать и я бы хотел…

— Я тоже не откажусь, — весело сказал Кайе.

Огонек не сдержался, хихикнул, представив энихи, парящего навроде белки — летяги, растопырив лапы и помогая себе хвостом. Подходящее было время, чтобы задать давно интересующий вопрос

— Скажи, когда ты — хищник, то понимаешь все, как человек?

— Нет.

— Тогда как же?

— Не могу сказать. Не знаю, — задумался, брови сошлись ближе к переносице. — Все это — я. Но я — энихи понимаю только самое общее… враг передо мной или нет, добыча или запретное…

А время наступало прекрасное, самое лучшее время года. Завершались дожди, мир распахивал глаза, поднимался обновленным и свежим. Не было ни духоты, ни палящего зноя, только готовность к цветению, к брачным песням птиц, к торжеству юности. Это лучшее мое путешествие, думал Огонек. Он и к грис приноровился наконец, хоть не стал умелым всадником. Если бы только они ехали медленней!

Очередное небольшое селение дало им приют на ночь, и радость Огонька несколько приугасла. Очень уж явно тут опасались их отряда. И столь же явно спутники Кайе брали все, что хотели. Никому зла не делали, но весенняя мягкость воздуха будто предгрозовой стала. И девушка эта еще…

Девушке было на вид столько, сколько ему самому. Остроносенькая, подвижная, похожая на кейли-куницу. Она сама льнула к Кайе, улыбалась, но Огонек слишком явственно видел страх в ее глазах, в каждом движении. Тяжко было смотреть на это, но понимал — не его дело. И защищать тут некого, и вмешиваться нельзя.

Поэтому, когда выпал удобный случай, ушел, бродил под деревьями, думая — если у меня что-то будет, то не так, уж точно не так. Сова мягко ухнула, обронила ему на плечо темное перышко. Поглядел, направив под лунный свет — кажется, рыжее, в крапинку.

Он потом спросил, есть ли у Кайе невеста, или кто на примете — у него самого, или у Рода. Вряд ли с ним торопились, но мало ли. Тот неожиданно изобразил гримасу, будто по ошибке осу проглотил.

— Нет, — довольно угрюмо ответил, добавил: — Мне бы этого не хотелось, но рано или поздно придется, наверное.

Огонек не стал допытываться. Но мысли пошли в ином направлении, и он упорно не отставал, стараясь держать свою грис поближе к Кайе:

— Я много читал в Тейит. Пути севера и юга разошлись настолько, что полукровки почти наверняка родятся лишенными Силы. Но ведь раньше все были одним народом. Если бы удалось как-то справиться с этим, преодолеть поставленные Силой границы…

— Чего ты от меня хочешь? — тот развернулся, предоставив грис бежать куда вздумается. — Чтобы мы начали брать себе женщин-эсса?

— Я ничего не хочу, я пытаюсь понять. Неужели ваши мудрецы не пробовали…

— Ты чего-то наелся, пока я не видел?