насвистывая, возился в ванной, ходил то в прихожую за своей сумкой, то в кабинет. И наконец Андрей вошёл в кухню уже в джинсах и аккуратно заправленной и застёгнутой на все пуговицы рубашке, свежевыбритый, со сверкающими в кудрях надо лбом каплями воды.

– А вот и я! Пожрать ещё есть что?

– Садись, – улыбнулся Бурлаков. – Кофе хочешь?

– А ну его к богу в рай, – весело отмахнулся Андрей, усаживаясь к столу. – Чай не в пример лучше.

И, уже начав есть, быстро вскинул на Бурлакова глаза.

– А чего ты испугался так? Я уже о-го-го, ты б меня прошлой весной увидел, вот это было, да-а!

Бурлаков сглотнул вставший в горле комок.

– Сейчас… всё в порядке?

– В абсолютном!

Андре даже подмигнул ему и снова набросился на яичницу. В самом деле она была такой вкусной, или это он так проголодался? А профессор тоже ничего, наворачивает – будь здоров.

– Поезд у меня в шесть.

– Я помню, – кивнул Бурлаков. – Пройдёмся по центру, Гостиный Двор в воскресенье работает.

– Дело, – улыбнулся Андрей. – А то из столицы без гостинцев нельзя.

– Да, конечно, – поддержал Бурлаков и внезапно, сам не ждал, что сорвётся, спросил: – Как ты выжил?

Андрей отодвинул опустевшую тарелку, отхлебнул чаю.

– Ты про что? Про лагерь, заваруху или Хэллоуин? Или про всё сразу? Жить хотел, вот и выжил. Ну и… помогали мне, конечно.

О Фёдоре Морозе Бурлаков не спросил, удержался. А Андрей вдруг со злой насмешкой улыбнулся и спросил:

– А ты что, засомневался? На, – он рывком расстегнул манжету и отодвинул рукав. – Смотри, вот он. Несводимый.

На белой коже цепочка синих цифр. Бурлаков смотрел, не различая их, и не в силах отвести глаза. Скрипнув зубами, Андрей справился с собой и опустил рукав, застегнул манжету.

– Всё! – отхлебнул чаю, обжёгся, крепко выругался и покосился на Бурлакова.

– Умеешь, – спокойно оценил Бурлаков.

Андрей ухмыльнулся.

– Хорошие учителя были. Да и я ученик не из последних.

– У нас в роду иначе и не бывает, – улыбнулся Бурлаков.

Закончили завтрак они уже в согласии, хотя бы внешнем. Пока ели, за окном посветлело, в серой облачной пелене показались прожилки голубого по-осеннему неба, проглянуло солнце. И, хотя не тянули и не копались, а из дома вышли уже после десяти.

Было прохладно, но сухо, дворники убирали опавшую за ночь листву. Андрей вертел головой, разглядывая витрины и прохожих.

– Ну город, – наконец выдохнул он. – Себя потеряешь и не заметишь ни хрена.

Бурлаков улыбнулся и кивнул своим мыслям. Да, если утренний полусонный и пустынный Царьград кажется мальчику слишком шумным и многолюдным, то, конечно, в Загорье ему будет лучше. А впереди долгие, блаженные, бесконечные семь часов, которые он проведёт с сыном, господи, неужели это правда?!

Ижорский Пояс

Загорье

Только Эркин с Алисой пришли домой, как потемнело и повалил мокрый снег.

– Ну, как вы вовремя успели! – радовалась Женя, помогая Алисе вылезти из курточки. – И листья очень красивые, потом засушим и сделаем букет.

Дома тепло, из кухни, как всегда когда Женя дома, упоительные запахи, всё хорошо.

– Как ты? – Эркин пытливо посмотрел на Женю.

– Всё в порядке, – Женя поцеловала его в щёку. – Переодевайся, и будем обедать.

– Да, Женя, хорошо.

В спальне он разделся, натянул домашний костюм – осень уже, опять как раз, и хорошо, что штаны успели высохнуть, а то он будто купался в них. Он вешал джинсы в шкаф, когда в спальню вбежала Алиса.

– Эрик, а обед уже готов.

– Иду, – улыбнулся ей Эркин.

За столом говорили о школе и о том, что Жене за такую переработку должны были дать отгул, но работы так много, что просто оплатят сверхурочные и в двойном размере. Эркин слушал и кивал. Конечно, лучше бы отгул, чтобы отдохнуть, но раз так получилось, то что уж тут поделаешь. Чем именно занималась Женя на своей работе, он не спрашивал, как и не рассказывал о своей работе, ведь Женя тоже ему вопросов не задаёт. Это и раньше, в Джексонвилле, было неважно, а здесь-то… работа – она работа и есть, да и слова Саныча о военной тайне засели в голове.

После обеда Алиса отправилась спать. Эркин озабоченно посмотрел на Женю.

– Ты устала, Женя, тебе надо выспаться.

– А я уже спала, – возразила Женя. – Пока вы учились. Вчера всё нормально было? Как Алиска себя вела?

– Хорошо, – убеждённо ответил Эркин.

Ему хотелось похвастаться, как он сумел пересилить себя, не видеть Алискиной белизны, но решил воздержаться: слишком многое ему бы пришлось объяснять и неизвестно, как ещё Женя это поймёт. И – вдруг он подумал – можно ли это вообще понять? Так что не стоит трепыхаться, обошлось и ладно. И когда Женя поставила последнюю тарелку на сушку, он легко подхватил её на руки и понёс в спальню.

За окном снег стал дождём, небо оставалось низким и тёмно-серым. Эркин опустил Женю на кровать и стал раздевать мягкими усыпляющими движениями.

– Но я не хочу спать, – тихо засмеялась Женя, обнимая его за шею. – Я тебя хочу.

– Да-а? – радостно удивился Эркин. – Я тогда сейчас дверь запру.

Он оторвал себя от Жени, в два шага пересёк спальню и щёлкнул задвижкой. И от двери посмотрел Женю. Она перекатилась на живот и лукаво смотрела на него, из-под рассыпавшихся и упавших на лицо волос. Эркин тихо счастливо засмеялся, стаскивая через голову рубашку, и мягким прыжком оказался рядом с Женей.

– А вот и я!

– Ага, – согласилась Женя, обнимая его. – Как же я соскучилась по тебе, я тебя целые сутки не видела.

– И я, – вздохнул Эркин. – Так долго, мм, какая ты вкусная, Женя, – он даже причмокнул, целуя её.

Женя засмеялась, сладко ёжась и потягиваясь в его объятиях. Эркин целовал её, мягко тёрся о неё, её телом раздевая себя.

– Как это у тебя получается? – удивилась Женя.

– А тебе нравится?

– Очень! Какой ты красивый, Эркин, – мягко отстранившись, она разглядывала его, гладила взглядом.

За окном и в спальне стремительно темнело, и в уже не голубом, а синем сумраке тело Эркина словно тяжелело, сливаясь с темнотой, и только блеском молнии иногда мелькала его улыбка, и ещё его глаза, чёрные и блестящие этой чернотой. Женя потянулась поцеловать их, и Эркин крепче обнял её, пряча в кольце своих рук, накрывая своим телом.

– Я иду, Женя.

– Я встречаю. Входи, Эркин.

Волна была рядом, но Эркин давно не боялся её: она ни разу не помешала ему, даже накрытый, закрученный ею, потеряв в ней себя, он ни разу не ошибся, не сделал Жене больно или