А ведь и впрямь прошло целых четыре дня, но пролетели они как миг, как нежное безвременье. Колобков выгораживал перед начальством спецкора, крутился так и сяк, чтобы не догадались, куда делся важный гость. Николай Иванович тоже помалкивал, даже в путевке написал, будто ездил совсем в другой район.

– Спасибо! Получишь орден Павлика Матросова. Похлопочу.

Говорил Илья и с Болотиной. Елизавета Вторая была непреклонна: Зое в библиотеке больше не работать, но обещала не сигналить куда следует, что заведующая абонементом Мятлева использует казенные книги, в том числе и идеологически небезупречные, в целях личного обогащения.

– Но это же Катя с Веховым! – возмутился Скорятин.

– Иди объясни этой самодуре! – предложил Колобков.

– Не надо! – вздохнула Зоя. – У Кати мать без руки. К тому же Болотина и так все знает.

– Тогда зачем? – не понял Гена.

– Затем. Вы же тоже везде врагов перестройки ищете! Вот и она…

– Кандидатский стаж у тебя когда заканчивается? – перебил Илья.

– В июле.

– Могут не засчитать.

– Значит, не достойна, – улыбнулась она.

– На нормальную работу не возьмут, – предупредил пропагандист.

– Да, – согласился спецкор. – В партии, как в банде, вход рубль, выход – два.

– Переживу.

– Что-нибудь придумаем, – успокоил экс-экскурсовод.

В итоге договорились так: Гена покажется в райкоме, поулыбается, успокоит общественность, а потом Николай Иванович отвезет москвича на аэродром, откуда в Быково летает Ан-24. Уходя, Колобков обернулся и тоскливо посмотрел на разложенное кресло-кровать. Скорятин проводил до порога и по-хозяйски запер за ним дверь. Зоя долго молчала, потом объявила, что утром пойдет в библиотеку, чтобы объясниться с Болотиной раз и навсегда.

– Не барыня она в конце концов, а я не сенная девка, чтобы меня ссылать в птичницы!

– Только не нервничай, прошу тебя!

– Как это – не нервничай? Меня просто всю трясет!

– Успокойся! Думаю, вашей Салтычихе недолго осталось…

– С чего ты так решил?

– Предчувствие. А знаешь, какое самое лучшее лекарство от нервов?

– Теперь знаю… – Она улыбнулась, перехватив его мечтающий взгляд. – У тебя в котором часу самолет?

– В тринадцать пятнадцать.

– Ты можешь проехать мимо библиотеки?

– Я думал, ты меня проводишь…

– Не будем дразнить гусей.

– Гусыню.

– Точно – гусыню. Давай так: я буду стоять на ступеньках. Только ты не останавливайся, хорошо?

– А если снова гроза?

– Какие же вы в Москве все-таки нахалы…

Утром, не напрощавшись всласть, Зоя, как и обещала, пошла на работу, а Скорятин метнулся в райком. Знакомый сержант Степанюк пропустил его по-свойски, не спросив документы. Илья, отводя взгляд и сварливо ругая за опоздание, повел москвича к Рытикову. Районный вождь в ожидании рокового пленума обкома осунулся и засветился добрым участием к простым людям. Редкое состояние, накатывающее на больших начальников обычно в канун падения с вершины. Он мягко упрекнул гостя за исчезновение и поинтересовался, где спецкор побывал, что повидал – ну и вообще…

– Любовался вашим районом, – тонко ответил Гена.

– Ну и как?

– Восхитительно, особенно зябь.

– Озимь! – поправил Илья.

– Ну конечно – озимь! Просто не выспался.

– Оно и заметно! – буркнул Колобков.

– Места у нас необыкновенные! – удивленно глянув на пропагандиста, кивнул первый секретарь. – Напишите! Не все же у нас плохо…

– У вас все просто хорошо! – улыбнулся журналист, вспомнив костлявые задницы коров. – Обязательно напишу!

– Как стерлядка?

– Фантастика! Спасибо!

Прощаясь, Колобков, чтобы не встречаться глазами со счастливцем, вертел головой и старательно приветствовал ответработников, сновавших по коридору с броуновской целеустремленностью. Илья говорил сразу обо всем: о том, что май в этом году капризный, что мальчишки копали землянку и нашли дохристианский амулет с рунической надписью, что после снятия Рытикова он вернется в музей, чтобы снова водить экскурсии и писать книгу о Святогоровой Руси…

– Пистолеты в музей отдал? – спросил Гена.

– Угу, – кивнул дуэлянт.

– Смотри, а то тебя за вынос оружия из партии погонят.

– Не погонят. Я под расписку взял. Вроде как для лекции «Поединок чести».

– Ну и хитер! Слушай, а почему все-таки если через платок стреляются, один пистолет не заряжен?

– А черт его знает!

– И это мне говорит историк?

– Ладно, посмотрю в литературе. Когда снова к нам?

– Не успеешь соскучиться.

– На свадьбу позовешь?

– Ага, шафером.

Николай Иванович подал машину и буркнул: «Здрасте!» Он был все так же осуждающе молчалив, а когда гость, спохватившись, попросил проехать мимо библиотеки, засопел, словно предстояло развернуть не «Волгу», а целый бронепоезд. Зоя стояла, как и договорились, на ступеньках возле колонны, она, почти незаметно махнув рукой, проводила автомобиль медленным поворотом головы и поникла. Гена задохнулся от сладкого горлового спазма, вспомнив фильм «Сережа», который часто крутили по телевизору в прежние годы, доводя до слез всю страну. Разве можно сухими глазами смотреть, как отчим Коростылев (в исполнении Сергея Бондарчука) увозит в прекрасные Холмогоры свою жену, Сережину мать (в исполнении Ирины Скобцевой), а пасынка, ослабшего от болезни, оставляет с бабушкой? Укутанный Сережа стоит в заснеженном палисаднике и с безысходной тоской смотрит на отъезжающий грузовик с пожитками. «Стой! – вдруг велит шоферу Коростылев, высовывается из кабины и кричит мальчику: “Собирайся!”» – «Ему нельзя!» – причитает Скобцева. «Собирайся! Он едет с нами в Холмогоры!» – отрезает фронтовик Бондарчук. И ребенок расцветает счастьем. Все это взорвалось в сознании Скорятина, как шаровая молния.

– Остановите, Николай Иванович, пожалуйста! Стойте же!

Он, как каскадер, на ходу почти выпал из машины, взлетел по ступеням и с наскока поцеловал Зою в губы так, что они звонко стукнулись зубами.

– Поедем в Холмогоры!

– На самолет опоздаешь, ненормальный! – засмеялась она, оценив его милое и опасное безумство.

– Плевать! – Гена снова поцеловал ее, осторожнее и протяжнее.

– Меня же теперь никто замуж не возьмет! – прошептала Зоя, озираясь.

– Я возьму.