Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот Ваши средства внутренние. Теперь бросим взгляд на Ваше окружение. Я этих людей на три класса делю. В первый те юноши входят, которые только и желают Вас позабавить, чтобы Вашей снисходительностью воспользоваться. Чувствуете Вы, что они Вас недостойны. Не соответствуют они ни той внутренней нравственности, которая Вас так сильно от прочих отличает, ни внешнему характеру, который Европа признает. Эти юнцы против добра борются, возможно, с бóльшим успехом, нежели отъявленные аристократы, потому что борются негласно, да и сами, пожалуй, не подозревают, что на стороне зла стоят[394].
Второй класс Ваши конфиденты образуют. Если только по характерам судить, выбор Ваш в основном хорош, потому что сердце Ваше – надежный проводник; но гения им недостает, чтобы над событиями возобладать; они противнику покоряются из страха все потерять; они Вам уступают из страха Вам не потрафить. А породили эту слабость Вы сами, когда их поддерживали без должной решимости. Слишком уверились Вы, что истинному величию почести не нужны. Сочли, что, если Вы их своим доверием почтили (а это, без сомнения, самая почетная награда, какую Вы даровать можете), они без знаков отличия внешних могут обойтись, которыми Вы других награждаете, иного языка не понимающих. Конфиденты Ваши тоже наград хотели; но вотще. Государь! Поверьте человеку, который от подобных знаков отличия отказался решительно; я Вам говорю о других, о тех особах, с которыми меня мои последние труды поссорили. Ошиблись Вы, когда никак не отличили этих людей, преданных общественному благу, и оставили в безвестности, которая презрение вельмож вызывает, тех вельмож, которые здесь и повсюду обожают только могущество, да что там – даже не его, а лишь знаки могущества! Чарторыйский совершил ошибку, человеку государственному не подобающую, когда орденскую ленту отверг. Никакой нации, а Вашей в особенности одного лишь нравственного величия хватить не может. Бонапарт ордена учреждает[395], а прежде него республиканское правительство выдумало демократические орденские ленты для представителей выборной власти. Их перевязями называли. Неужели хотите Вы в одиночку создать правительство сугубо нравственное для нации, которая покамест все только глазами оценивает? – Во главе этих конфидентов императора Российского стоит – Александр. Сей чистый человек знает, какую ошибку в сем отношении он сам совершает, но ее не исправляет! Предпочитает он жизнь философа на троне жизни монарха-философа. Но достаточно ли спасти личную нравственность, когда дело о спасении Императора идет?
Третий класс в Вашем окружении составляет горстка честных людей, коих редко Вы видите. Смею себя к ним причислить, и если после того, как Вы меня близко узнали, оставалось бы мне еще что-то Вам сообщить о моих правилах и взглядах, не заслуживал бы я чести хоть один раз к Вам приблизиться. Но на первое место в этом классе честных людей поставлю я Клингера, который более всех Вам необходим по причине твердого своего характера, подобного которому Вы при своем дворе не сыщете. Знаю его вот уже два года по нашим сношениям официальным, а в течение восьми месяцев день за днем его наблюдал в халате. Два недостатка его, излишняя живость по отношению к друзьям и педантичная любовь к порядку, вреда не причинят. Напротив, первый есть залог его искренности, а второй, встречая противоположный недостаток у прочих друзей Ваших, в дела внесет необходимую точность и золотую середину установит даже в тех случаях, которые служат исключениями из правил. Клингер обладает двойным преимуществом: он людей знает, а сам в одиночестве взрос, он в себе правила воспитал, которые у него в душе, а не на устах содержатся, и правила эти суть сокровище, к которому Вы прибегнуть можете во всяком трудном случае. Включите его в число тех, кого постоянно видите; пусть дверь Ваша для него в любой час будет открыта, и тем принудьте его Вам даже то сообщать, о чем Вы не спрашивали.
Пусть слова мои у Вас подозрений не вызывают! Нет у него таланта друзей заводить; если я ему друг, то только по глубокому убеждению. Вот и на днях он меня распекал сурово, а я и рад был, потому что мой рассказ Вам от сего тот вес приобрел, о каком я мечтал. Вам с этим редкостным человеком <Клингером> сблизиться нетрудно и по причине его сношений. Доверие вдовствующей Императрицы противовесом станет более чем достаточным всему, что вельможи против этого человека выскажут.
Другая мера неотложная есть устройство Комитета по принятию прошений. Это единственное возможное лекарство, какое предложить можно людям, остро нуждающимся в лучшем правосудии. Напрасно приказываете Вы спешно сочинить кодекс законов[396]. Предположим, что будет он написан, так недостанет у Вас подданных для его исполнения на всем пространстве Вашей Империи. Лекарство, о коем я говорю, конечно зла не истребит во всем нынешнем поколении, но поможет оно в борьбе со злом многим индивидам, а власти принудит к большей бдительности; нация же, увидев, как решительно Вы за справедливость ратуете, своему государю больше сочувствовать станет.
Вдобавок Комитет по принятию прошений Ваши личные труды облегчит без ущерба для благополучия индивидов не только напрямую, но и косвенно, ибо позволит Вам на министерства переложить множество мелких дел, которые не могут Вам не докучать, а притом будете уверены, что о допущенных оплошностях Вас известят без умолчаний. Таким образом, сей Комитет укрепит Ваше доверие к министрам, доверие, которое Вам необходимо и которое Вы им оказывать обязаны до тех пор, пока они на своих постах пребывают, но притом у Вас и иные средства проверки в распоряжении останутся. Когда начнет этот Комитет работать, посещайте время от времени заседания, чтобы его сотрудников к усердию побуждать и чтобы с низшими чиновниками сообщаться открыто, тогда не смогут Вас в этом упрекнуть, как упрекают в дружеском Вашем ко мне расположении.
Посещайте суды. Вы <мне> Вам самому сие обещали. Чувствуете в этом необходимость неотложную. Посещайте заведения публичные, госпитали, казармы, тюрьмы. Пусть почти каждая из прогулок Ваших в одно из таких мест Вас приводит. Приохотитесь Вы к этим царским