…Я собралась. Знаю, я справилась бы с собой и вышла, страх выйти так же силен, как страх остаться. Почему я снова осталась? Я заплакала в прихожей. Мне было так плохо! Мне захотелось умереть. Я не могу с ним больше оставаться. При чем тут Митя? Я не могу простить. Эта сила, сила насилия, она заставляет нас убивать, она сжирает нас. Животное, узнавшее вкус человеческой плоти, — его нужно убить, оно помнит вкус нашего мяса, оно с наслаждением вспоминает, как кромсало плоть и как хочется повторить… Он пришел. Я спрятала саквояж в шкаф и надела выходное платье. Он принес мне кусочек торта, который ели нынче на его работе, и спросил, не хочу ли я встретиться с Марией. "Она звонила, спрашивала, может ли заехать… ее обижает, что ты общаешься с Дитером, но не с ней". А что мне сказать ей? Что Катя несчастна? "Хорошо, пусть приезжает" — ответила я. Он что-то съел и сел писать по работе. У него мягкие волосы. Зачем мне убегать, к чему, почему? Я хочу остаться с ним. Я люблю его и хочу жить с ним. Знакомый запах, знакомые глаза, как хочется обнимать его, и чтобы он впивался ногтями в мою кожу. Пожалуйста, помоги мне. Я ничего не понимаю о себе. Я не знаю, что со мной, я брожу в темноте, я хочу выйти, пожалуйста, выпусти меня! Обожаю, как нежно он трогает меня, обожаю, как он берет мои волосы, мое лицо, мои руки, живот, ноги. Я сплю, прижавшись к нему, и слушаю сквозь сон его тихое дыхание. Как тепло и хорошо. Я в безопасности. Никто не посмеет тронуть меня. Никто. Они — мои близкие. Мои старые приятели. Альбрехт ни за что не причинит мне боль. Никто из них. Как они все ласковы со мной, я забываю себя, ничего не было, я не уезжала, не было войны, мне снились разные ужасы, пока не пришел Альберт и не разбудил меня.

…Пришла Мария. Она тут же обняла меня, и я почувствовала, что она пахнет очень тонкими, нежными духами. Я так скучала по тебе, Катя! Я так боялась за тебя! Она не спрашивала, почему я избегала встреч с ней. С собой у нее были новый костюм, красное пышное платье и черные туфли на каблуках. "Опять начали носить пышные платья, — заявила она, — историзм в самом разгаре. Это платье привезли из Англии". Она осеклась и покраснела. "Прости, Катя. Меньше всего я хочу напоминать тебе…". Разве в империи можно носить заграничные платья? Это не патриотично. "Это все чушь, — сказала Мария. — На словах много что нельзя, мне и краситься ярко нельзя, если на словах, и рожать нужно десять детей, и вязать вещи для фронта… Но в действительности всем наплевать!". Конечно, если у тебя столько денег, то можно не беспокоиться, что о тебе скажут партийные. Мне не нужно вечернее платье, я не выезжаю. "Вот как? А я приехала пригласить тебя на фестиваль… Помнишь, мы как-то ездили смотреть на самолеты? Это вон там. На поезде можно доехать". Мне пришлось повторить, что я не выезжаю. Она не отставала: "Но я хочу пригласить тебя к нам, наконец-то мы лучшим образом украсили загородный дом. Места невероятные, Катя! Ты обязана приехать!". Мне было неуютно. Я держалась, чтобы не оскорбить ее. Но как же она меня не понимает! Она была уверена, что я начну пищать от восторга, завидев заграничное платье за много тысяч. Она думала, я немедленно померю его, надену туфли, напшикаюсь духами и буду красоваться перед ней — ведь она бы так сделала! Мария! Я внимательнее посмотрела — и ясно же, она боится, что я заговорю о войне! Она не хочет говорить о войне. Мари хочется смеяться, болтать о костюмах и косметике, обсуждать фейерверки на фестивале — не говори о войне, о смерти, не надо про лагерь! Историзм. Заграничные ленты, которые после начала войны… нет, нет, отечественное кино лучше! Итальянское кино — вот, на что стоит равняться. Голливуд мы не любим! Их кино нам не нужно! А эти духи год назад мне привезли из города, который нынче обстреливают наши солдаты. Не надо про войну. Не сходи с ума, войны нет, разве ты слышишь выстрелы? Война далеко, она на экранах, в газетах, хочешь выпьем кофе, из Аргентины привезли оригинальные сиропы! Я знаю, как Альберт любит кофе, вот я и принесла ему попробовать… этот с экзотическим фруктом, не вспомню, как он называется. "И горе мне, если впал я в безмолвие или уставился на лик луны". Фейерверки и много сувениров. И много музыки, невероятно красивой музыки, Катя! И скачки! Соревнования! И кино, покажут заграничную ленту… наших союзников, разумеется. Мария обняла меня и спросила, что я попрошу взамен. "Что хочешь проси, но я хочу, чтобы ты навестила нас с Дитером". Я сказала: "Если ты пригласишь всех… наших… Альбрехта, Аппеля, Софи…". Она возразила: "Только не Софи! Ни за что! Петер Кроль не отпустит ее, нужно приглашать и его! Ни за что! Ни я, ни Дитер не хотим". Но я хочу встретиться с Софи. Зачем? А что она может сказать обо мне? Мария обняла меня и сказала: "Софи говорила, что вы с Альбертом — счастливая пара. И я очень счастлива за вас. Ты же тоже счастлива?". Она не понимает, зачем мне Аппель и Альбрехт. Понимаю ли я сама? Не знаю. Я чувствую, что должна с ними встретиться. Ты пригласишь их всех? Иначе я не поеду. Нехотя она ответила, что спросит согласия Дитера. Я не боюсь их — это ужасно. Они по-прежнему — мои хорошие знакомые. Я никого из них не боюсь. Митя был прав: я часть них, хотя и не понимаю, какая и как так получилось. Любой чужак испугается их присутствия. Дитер сказал: "Не зря Альбрехту боятся смотреть в глаза". Боюсь ли я смотреть в его глаза?

…Альберт против фестиваля, с его слов "хороших впечатлений" там меньше, чем "плохих". Оттого, что он против, я заявила, что хочу на фестиваль. Впервые он вспылил: "Я не понимаю, чего ты хочешь! Ты хочешь, чтобы тебе было плохо? И заставишь меня в этом участвовать?". Я бы могла поехать с Дитером и Марией, у них есть машина, и можно их попросить… Кете, если ты объяснишь свои мотивы, я попытаюсь понять тебя. Я заплакала. Я не знаю, я не знаю, я