Днем коноплю согрели в печи, вечером ее вынимают, чтобы трепать ее еще горячую. Для этого употребляют нечто вроде станка с деревянным рычагом, который, падая на насечки, ломает коноплю, не разрывая ее. И вот тогда-то и слышен ночью в деревнях этот сухой и прерывистый звук трех быстрых ударов. Потом наступает тишина, – это движение руки, вытягивающей пучок конопли, чтобы потрепать его с другого конца. И опять раздаются три удара – это другой рукой опускают рычаг – и так дело идет, пока луна не потускнеет при первых лучах зари. А т. к. эта работа производится лишь несколько дней в году, то собаки к ней не могут привыкнуть и подымают жалобный вой на все четыре стороны.

Это время таинственных и странных звуков в деревне. Кочующие журавли пролетают на такой высоте, где и днем-то их едва различает глаз. Ночью их только слышно, и эти жалобные и резкие голоса, скрывающиеся в облаках, кажутся призывом и прощанием грешных душ, пытающихся найти дорогу к небу, но которых непобедимый рок заставляет парить близ земли, недалеко от людских жилищ, ибо эти странствующие птицы проявляют какие-то странные нерешительные и таинственные тревоги в течение своего воздушного пути. Порой они теряют направление ветра, когда капризные воздушные течения сталкиваются и чередуются в высоких слоях воздуха. Тогда видно, – если эти потери дороги случаются днем, – как вожак вереницы начинает летать наугад в воздухе, потом круто поворачивается и становится в хвосте косяка, тогда как все его спутники ловким маневром вскоре перестраиваются за ним в полном порядке. Часто после тщетных усилий уставший вожак отказывается вести караван, выдвигается другой, пытается в свою очередь – и уступает место третьему, который вновь находит воздушное течение и победоносно несется вперед. Но сколько криков, сколько упреков, сколько выговоров, сколькими дикими проклятиями или беспокойными вопросами на неизвестном языке обмениваются воздушные странники! В звонкой ночной тишине эти зловещие крики иногда довольно долго кружатся над домами, и так как ничего не видно, то поневоле испытываешь что-то вроде страха или сострадания до тех пор, пока вся эта рыдающая ватага не исчезнет в бесконечном пространстве.

Есть и другие звуки, свойственные этой поре года и раздающиеся главным образом во фруктовом саду. Сбор плодов еще не окончен, и тысячу непривычных тресков заставляют деревья походить на одушевленные существа. То ветка заскрипит, согнувшись под тяжестью, вдруг достигшей своей последней степени, или яблоко вдруг обрывается и со слабым звуком падает у ваших ног на сырую землю. Тогда вы услышите, как, задевая за ветви и траву, убегает какое-то невидимое существо: это крестьянский пес, этот любопытный бродяга, беспокойный, нахальный и в то же время трусливый, который всюду пробирается, никогда не спит, вечно неизвестно что ищет, подстерегает вас, спрятавшись в кустарнике, и пускается в бегство при звуке упавшего яблока, думая, что вы в него бросили камнем.

Вот в такие-то подернутые сероватой дымкой ночи коноплянщик и рассказывает свои странные истории о приключениях блуждающих огоньков, белых зайцев, грешных душ, колдунов, обратившихся в волков, о шабашах на перекрестках дорог и пророческих сычах на кладбищах. Я вспоминаю, как проводила первые ночные часы около этих трепалок в движении, безжалостная стукотня которых, прерывавшая рассказ копоплянщика на самом страшном месте, бросала нас в дрожь. А часто также мужичек продолжал говорить, выбивая коноплю, и четыре или пять слов пропадали. Без сомнения, это были страшные слова, повторить которые мы не смели и просить, и потеря которых прибавляла еще более ужасную тайну к уже и без того мрачным тайнам его россказней. Напрасно служанки предупреждали нас, что уже слишком поздно и пора домой, что давно пора нам ложиться спать; сами они умирали от желания еще послушать. И с каким страхом мы потом пробирались по деревушке, возвращаясь домой! Какой глубокой казалась нам паперть церкви, какими густыми и черными тени старых деревьев! А уж на кладбище мы и не взглядывали: когда шли мимо него, то закрывали глаза!..

Мы не можем отказать себе в удовольствии привести тут неизданное письмо Делатуша, относящееся именно к этому «отступлению» автора «Чертовой Лужи», тем более, что те отрывки из его писем, которые были помещены Жорж Санд в ее статье о Делатуше, представляют собой такой анти-хронологический и произвольный винегрет из кусочков этих писем, что должны повергнуть в полнейшее недоумение не только того, кто имел возможность видеть подлинники писем Делатуша, но и всякого внимательного читателя. Мы пробовали на полях томика ««Autour de la Table»»,[797] – в него вошла эта статья Жорж Санд, – отметить числа писем, из которых кусочки заимствованы, но вскоре заметили, что поставленные нами против отдельных строчек числа: 1847, 1844, 1846, 1845 и опять 1847, 1846 и т. д. до того испещрили страницы книги, что буквально белого места на полях не осталось. Но это мы говорим мимоходом и спешим вернуться к письму Делатуша. Делатуш, при всем своем восхищении «Чертовой Лужей» не преминувший сделать кое-какие придирчивые замечания о разных деталях романа, перед этим описанием осеннего вечера в «Деревенской Свадьбе» – сложил оружие и написал автору следующие восторженные строки:

Онэ (Aulnay), 6 апреля 1846 г.

«Вы достойны своих успехов. Я отдал бы остаток своих дней, которые мне суждено влачить (если бы это могло соблазнить дьявола) за то, чтобы описать одну из этих сентябрьских ночей во фруктовом саду, когда «крестьянский пес, бродяга и любопытный, нахальный и трусливый, убегает при звуке падающего яблока, думая, что вы бросаете в него камнем», или же эволюции журавлей, когда усталый вожак отказывается предводительствовать, а другой отыскивает попутный ветер и управляет караваном. Сегодня ночью я видел, что был среди моря, я слышал, не видя их, что над кораблями носились эти странники, я слушал крики этих грешных душ: журавли потерпели крушение.

Я вас люблю, а березы зелены – вот вам вести из деревни.

А. Делатуш».

Совершенно той же нотой – описанием или, вернее, передачей настроения тихого осеннего вечера, – которой оканчивается эпилог «Чертовой Лужи», начинается «Франсуа-Найденыш».

...«Мы возвращались с прогулки, Р(оллина) и я, – говорит Жорж Санд во Вступлении, – при лунном свете, который слабо серебрил тропинку среди потемневших полей! Это был осенний вечер, теплый и подернутый дымкой; мы заметили, как звучен воздух в это время года, и какая таинственность царствует в природе. Кажется, будто при приближении тяжелого зимнего сна все существа и все вещества стараются потихоньку наслаждаться остатком жизни и жизненности перед роковым оцепенением мороза