того мира, которому он был чужд, — и он даже представлял, что когда-нибудь у него будет такая женщина, которая будет его любить, и такой ребенок, которого, конечно, любить будет он (иначе зачем оно все?), и он будет так же лежать с ними ранним утром выходного дня, а потом вставать и, пока они нежатся в постели, давить сок для завтрака. Он как-то даже поискал по описанию — нашел и сразу забыл имя художника, что-то короткое, немецкое.

— А если серьезно? Что случилось? Это Антон?

— Нет, конечно.

Он вспомнил, как Антон не отбивался, только прикрывал себя от ударов — как-то смиренно, как-то даже… привычно? «Только не говорите отцу», — он ведь упрашивал.

Алекс припомнил дядьку, который заявился тогда в актовый зал, — небольшого роста, даже меньше Марка, но при этом крепкий мужик с ловкими движениями. Антон был выше его на голову, если не на две. И все-таки?

Алекс отогнал непрошеные мысли.

— Так кто это?

— Просто уроды какие-то.

— Пьер?

— Марк, а тебе зачем?

— Ты мой друг, — он просто пожал плечами и уселся рядом. Марк мялся, вздыхал, и только сейчас Алекс понял, что дело не в нем.

— А чего Сони сегодня не было?

Попал. Марк поежился:

— Я писал, она не ответила.

— Поссорились?

— Можно и так сказать, — снова вздохнул. — Я все испортил.

Он не стал продолжать, а Алекс не стал выспрашивать. Он размешивал сахар в кофе и вспоминал, как испортил все сам.

Когда-то он так сидел не только у Марка. Когда-то ему дали проект по биологии на двоих с соседкой по парте, этой новенькой, Алиной, и Алекс заходил к ней в гости — в другую большую и светлую квартиру, в которой, правда, уж слишком пахло духами, тяжелыми, так не подходившими маме Алины, скорее уж годными для директрисы. Но она была милой, делала им какао с бутербродами, расспрашивала о семье, и Алексу так хотелось понравиться, что он говорил, что живет с бабушкой, но это потому, что мама работает за границей, — ему просто хотелось, чтобы было что сказать, чтобы были родители, о которых можно было болтать всякое, чтобы была заграница — та, в которой Алекс никогда не был, а теперь, может, и не побывает, потому что пока такие, как Марк, Соня, Алина, Антон, мотались на выходные через Таллин в Стокгольм, он мотался только по двору, не уходя далеко от дома, ведь в любой момент он мог понадобиться бабуле. Он врал вдохновенно и не знал, верят ли ему или нет, а потом как-то он засиделся у Алины, сначала они играли в приставку, а потом целовались у нее на кровати, и вдруг зашел мужчина. Алекс сказал ему: здрасьте, тот ответил: здрасьте и до свидания. Тогда Алекс еще не понял, что произошло. И в следующий раз Алекс специально засобирался домой пораньше, хотя они еще не прошли уровень, и уже на выходе из подъезда он наткнулся на отца Алины, а тот объяснил, как теперь все будет. И Алекс бежал домой, чувствуя, как будто его облили помоями, как будто все теперь знают, что от него смердит. Только поэтому он и сказал Алине на следующее утро те самые слова, только поэтому.

— Почему вы так все ненавидите Алину? — спросил он тихо.

Марк раздраженно передернул плечами — и он тоже. Все они. Соня бы поморщилась, Другой вздохнул бы и начал приводить примеры из американских фильмов, Билан бы отпустил очередную тупую шутку, чтобы не отставать от других. И только Антон, который ничего не знал, мог спокойно сесть рядом с Алиной и так же спокойно заняться с ней сексом. Антон мог сделать то, чего не дано было Алексу с тех пор, как у него вырвались те самые слова.

— Тростянецкая? — Только так, никогда по-другому. — Никто ее не ненавидит. Просто она как-то сразу… не вписалась. Не пыталась вписаться.

— Вчера попыталась. И что из этого вышло?

Марк молчал. Алекс продолжил:

— Если бы нас с Катей застукали, никто не стал бы выкладывать.

— Тебя бы испугались.

— Если бы ты с Соней…

— Мы с Соней ничего такого не делали, — вдруг рявкнул Марк.

Принесли пиццу. Алекс оторвал жирный тянучий кусок и начал жевать. Они молчали, думая о своем. Вдруг Марк спросил тихо:

— Слушай, помнишь, Геннадий Ильич нас обыскать хотел?

— Ну?

Он помолчал и наконец выдавил:

— Это… было из-за тех денег, да?

— Каких еще денег?

— Елены.

Он все еще не понимал:

— А что с ними?

— Ну… она уронила, а ты…

Он отложил пиццу и встал:

— Думаешь, я скрысил?

Марк аккуратно вытер ладони салфеткой и сложил ее сбоку от черной тарелки:

— У тебя проблемы, я понимаю. И ты же сам говорил, что дураков учить надо. И Елена тебе не нравится.

— Она никому не нравится. Это не повод. А вам Алина не нравится. И это тоже — не повод.

— Извини, я просто…

Смердит, от него все так же смердит.

— Не хочешь за мной перепроверить? Может, я из ванной что спер? Крем какой, а? Я полотенце испортил, кстати. Давай заплачу.

— Алекс, не надо. Я…

«Ты такой же, как все — они».

Из кухни на него пахнуло старым маслом, которым, казалось, пропахло все в квартире — и одежда, и волосы, и будто сами обои. Алекс хотел прокрасться в комнату, но бабуля уже кричала:

— Давай-ка за стол!

Он бросил взгляд в зеркало и поморщился: плохо дело. Втиснулся в кухню бочком и сел спиной к коридору, зная, что свет оттуда слепит бабуле глаза, и без того затуманенные катарактой. Она поставила перед ним тарелку плова:

— Кушай, дорогой.

Тут Алекс понял, что не так: телевизор молчал. Это означало, что бабуля жаждет задушевной беседы.

— Алеша, давай я все-таки дарственную напишу на тебя. Беспокойно мне.

«Тебе всегда беспокойно — по поводу и без».

— Чего ты опять?

— Мало ли что. Вот я умру, и налетят.

— Откуда налетят, бабуль? Им там вообще не до нас.

— Знаешь, что он мне сказал?

«Догадываюсь».

— Что я ему больше не мать! Бесстыдник! — Она бахнула рукой по столу.

И так после каждого разговора с дядей. Нет бы перестать общаться — нет, бабуля сама названивала,