дурной кобылы

и снег в лесу — удила!

Зачем тебе счастье, дура?

— Для фигу… для фигу… для фигуры.

— А зачем же ты в лес попёрлась?

— Да дома всё как-то притёрлось.

— Отчего ж не по тропке, а в чащу?

— Где дорога, там воз и обрящешь.

Эх, достало всё, братцы!

Воля вольная, здрасьте.

— Ну здравствуй, волюшка,

и нам на горюшко.

Мы ведь тоже не скачем,

а царь нагрузит, так плачем,

но тянем-потянем лямку.

Ты права, надо в снег иль на санки!

Перед свадьбой

Мать по-матерному ругалась.

Смеркалось.

А отец господином сидит,

как будто и дел ему нету,

что дочка уже большая.

Вся родня провожает

замуж.

Пора уж!

Коса-краса, печь побелёна.

Настасья влюблённа

в соседа Васютку,

он тута.

— А ну пошёл! — семья отгоняет,

пущай не узнает

како на невесте платье.

Атласное. Не порвать бы!

Суета, маета, бормотуха.

— На здоровье, девчуха! —

пьёт родной дядька.

А платье

самое расшитое,

и сердце у нас молодое.

Впереди дом и семеро дочек.

Не хочешь?

Не хочет, видно и тятя

тебя отдавати

в жизнь замужню.

А что делать-то? Нужно!

Казачья вольная

Казачок, казачок

посмотрел на мой бочок

и сказал: «Беда моя,

будешь ты моя жена!»

Казачок, казачок —

бедный, мелкий мужичок,

не простила я ему

«беду мою», а посему

топнула я ножкой,

брякнула серёжкой:

— Не буду я твоей женой,

коль ты весь не такой:

ни хорош, ни пригож

и на чёрта похож! —

развернулась и ушла.

А родня меня нашла

в его же хате да разуту.

Нет, любить я вас не буду,

дорогая родня,

коль вы ищите меня!

Ай, курлы, курлы, курлы,

любы были казаки

курам да казачкам.

А я пузо спрячу,

не смотрите вы туда:

не сглазьте, люди, казака!

Старый башмачник

Что молчишь ты, старый башмачник,

рассказывай, как «башмаки пилят»

короли и все те, кто там были,

они про тебя забыли,

а тебе до них нет и дела.

И я вроде хотела,

да не помню чего:

что-то я не успела,

видимо, подлатать башмачок.

Да конечно, башмачник,

я всё понимаю уже:

тот кто молчит, тот знает

сколько «гвоздей в башмаках»

у трудового народа!

Так куй свои лапти, башмачник,

а я подкую стишок.

Ведь короли мордастые

хотят и хотят ещё

молчаливых башмачников скорбных,

сильной боли в моей спине,

снов людей очень горьких

и в их башмаках камней!

Обида и хоровод

Нас войнами обидели,

нам дали три рубля

на храмы и обители.

Обида не прошла.

Не прошло мировое горе,

не прошло и «голым по полю»,

не прошла покосевшая хата.

Не ушли мужики в заплатах,

а сели и ждут чего-то:

когда кончатся все заботы

или войны сгинут с планеты

да детям раздарят конфеты.

И закружится хоровод

весёлый такой и соврёт:

«Всё хорошо, ребята

красивые стоят хаты,

но голым по полю не нужно!»

А мы подпоём ему дружно:

— Нет, нас никто не обидел,

потому как никто и не видел

слёз из глаз наших красных.

«Вам не люб хоровод? Напрасно!»

Российские поля

А российские поля,

говорят, сошли с ума:

покатились стога,

докатились до гумна,

встали колом и стоят,

вкатываться не хотят.

Мы нагоним на них

престрашнейший дедов чих:

чих, чих, чих, чих!

Поплюём ещё на них

и поставим в угол.

Ну где вы там, ворюги?

А ворюги как придут,

мы уж будем тут как тут:

их в мешок и на кол!

Бабы будут плакать,

плакать, плакать, горевать,

сено во поле сажать:

— Ты расти, подрастай

наш сумасшедший урожай!

Золотые дали

Золотые, безбрежные дали,

мы таких никогда не встречали.

Мы их никогда и не встретим,

но в блокноте ручкой отметим:

мы тут не бывали и тут,

а здесь нас вовсе не ждут.

Ну и ладно, к чему нам дали,

что мы в них не видали?

Если заду тепло на печке,

а за окном скворечник,

да на лавочке бабки

и у каждой по хатке.

Ну чего ещё в жизни надо?

Кричим хором:

— Большую зарплату!

А у нас всё в порядке

Если родина пьёт и рыдает —

это ещё не беда,

потому как нас окружают

леса, поля и луга!

Хуже, когда родины нету

или родина — зыбь и пески.

А у нас всё в порядке:

море, реки, озёра, тиски.

Кто съел Масленицу

Жила-была Масленица с припёком,

с одним румяным боком,

а другой бок бледен,

как крестьянин беден.

Катится Масленица, рыдат:

«Никто мне не подат,

никто меня не съест!»

А на встречу ей подвода невест.

Как завидели Масленицу румяну,

одиноку, беспридану,

кричат: «Прыгай к нам в подводу!»

А та в ответ: «Немогу!»

— Ну и дура! — девки хохочут.

— Никто меня боле не хочет! —

катится по тропинке, плачет.

Навстречу маленький мальчик:

ам — и съел её дуру.

Вот такая культура

у нас на селе.

Дети ныли: «А мне?»

А вам не видать ноне счастья,

потому как бродит ненастье

в виде деда Егора

с хворостиной в руках. Вот умора!

Блинок для касатика

Съешь блинок, касатик,

будешь мне, как братик;

стану я тебе сестрой.

Рот пошире открой,

рот открой, не закрывай,

может, влезет каравай!

Ну а если влезет два,

то замуж за тебя б пошла!

И не смотри сердито,

я те не «Лолита»,

а как дам промеж глаз,

сразу женишься на нас!

Ой, касатик-косец,

пойдёшь аль нет, под венец?

Я те не сестрёнка,

ты тоже не мальчонка:

сорок лет — уже большой,

почти дед. Молчу родной!

Ты ешь блинок да слушай:

будем жить получше,

как замуж за меня пойдёшь.

Напутала! Ну что, возьмёшь?

Масленицы такой

Войны многие мы видали

в поле, как проклятые, пахали.

Но масленицы такой

не видал даже конь боевой!

Вот ты на неё посмотри,

и каким боком на неё ни смотри,

нет румяней да краше,

даже наша невеста Глаша

не сравнится с такой красотищей!

Ты кушай, кушай блинище

да давай скорее ответ:

люба тебе масленица аль нет?

Если люба, ешь ещё.

А ежели нет, то пошто

тут околачиваешься без дела?

Жри, пока я блины все не съела,

не поела, не покусала.

Вишь, пеку и пеку. Мне всё мало!

Масленичная неделя

Всю масленичную неделю

я блины, оладьи ела.

Их больше есть я не могу,

пирожочков напеку.

Напекла я пирожков,

муж пришёл. Ну, будь здоров!

Полетели пирожки, ой, на улицу,

а за ними и жена — мужик хмурится!