Дача бывшего следователя с нейтральным именем Иван Иванович была для душевного спокойствия Савенкова идеальной. Ни лучше и не хуже. И урожая не больше и не меньше, и сорняков столько же.

Огромный плюс дачной встречи был в том, что за очень короткое время Савенков завоевал доверие. Он хорошо знал, чем стоит восхищаться, он узнавал и одобрял сорта, хвалил размещение грядок, гладил стволы яблонь.

– Сразу видно, Иван Иванович, что все с любовью делалось и с умом. А сколько труда вложено.

– Да уж, старался.

– А у меня так не получается. Вроде и книг много прочитал. И копаюсь, не разгибаясь.

– Книги все врут. Тут чутье нужно. И личный опыт.

– Да, Иван Иванович, опыта у меня мало… Это что? Это петрушка такая огромная?

– Вот и видно, что опыта у вас нет. Это сельдерей. Отличная вещь. Аромат специфический… Вы ко мне по делу, Игорь Михайлович?

– Да, но как увидел эту красоту, обо всем забыл.

– Верно, красоты у меня хватает. Один укроп чего стоит. Мечта поэта! А чеснок каков!

– Заметил, Иван Иванович. Не чеснок, а заросли Амазонки… Вопрос у меня к вам пустяковый. По одному из ваших старых дел… Ох, смородина хороша. Крупнее моей вишни.

– А вкус! Чистый виноград… Так какое дело вас интересует?

Через час Савенков знал все по старому делу об убийстве в архиве. Память у бывшего следователя была отменной. Да и такое не забывается. Закрыв дело Иван Иванович и медаль получил, и повышение по службе, и, что главное, доверие руководства. И все это не за работу, а за хорошее поведение.

На первом этапе он завел дело, обвиняя Любовь Гнилову в умышленном убийстве. Сама, мол, заварила кашу, пошла с парнем в дальний конец пустого хранилища, решила отдаться, но вдруг передумала. А парня уже не остановить! Тут она его и приложила в висок.

Версия была очень гладкой. Все сходилось, кроме мелких деталей, но их можно было отбросить. И никакой необходимой обороны! Если такие действия поощрять, то бабы половину мужского населения перебьют.

Когда Люба заикнулась о своей версии, Иван Иванович отмахнулся от нее и даже не стал эти бредни в протокол включать. Могла бы и попроще придумать. А то: она полюбовно общается с погибшим и вдруг появляется пятерка убийц, которые перед своим кровавы делом читают документы о кладе и о завещании графа из Белграда. Мало того! Вдруг из-за коробок появляется свидетель всего этого безобразия.

Поверить в это было трудно, но следователь потихоньку установил и свидетеля и всю пятерку. Вызвал всех на допрос и почти сразу же звонок от незнакомого генерала из главка: «Очень вас прошу ко мне… Надо переговорить по важному делу… Все в ваших интересах…»

Генерал не приказывал и даже не просил. Он рассуждал: «Парень тот, потерпевший – он наверняка был насильник. Издевался, бил, душил. А значит девушка действовала в пределах необходимой обороны… Дело надо закрывать. Так и для нее лучше, и для всех остальных. Нечего дальше копать… И еще, посоветуй ей забыть все, что она там видела…»

– Вы не представляете, Игорь Михайлович, что со мной было. Я в те годы еще в справедливость верил. Идеалист был. Честность, благородство и все такое… Хранилище тогда еще опечатано было. Так я сам, без свидетелей и понятых провел дополнительный осмотр… Были коробки в соседнем проходе. И сложены очень странно: как дот со смотровой щелью… Дальше больше: в том месте, где хранились документы этого графа из Белграда, я нахожу отпечаток пальцев по капли крови. Нахожу и просто сдуру вырезаю этот кусочек картона… Три дня я мучался и решил бороться за правду. Вызываю свидетеля – и ку-ку! Пока я терзался, гражданин с еврейской фамилией уехал в Израиль. По тем временам – исчез с концами… Я еще день подумал и закрыл дело… Осуждаете?

– Ни в коем случае, Иван Иванович. С вами или без вас, но дело бы развалили. А так, хоть какая людям польза: и девушка чистой вышла, и вы немножко поднялись… Кстати, тот отпечаток у вас не сохранился?

– Хранил. Как укор своей совести. Вот он убийца, а я его не дожал. Струсил…

– Так эта картонка и сейчас у вас?

– Если бы! Вам, Игорь Михайлович, как своему брату садоводу отдал бы ее для пользы дела… Продал я эту улику.

– Давно?

– Месяц назад… Триста долларов парень предложил, я и не устоял. За кусочек картона новую теплицу поставлю… Осуждаете?

– Ни в коем случае… данные по этому парню есть?

– Никаких… Около тридцати пяти лет. Назвался Максимом. По внешнему виду – недавно с зоны… Пришел, как и вы похвалил цветочки и сразу предложил деньги за информацию о том деле.

– Все ему рассказали?

– Все… Он как о том отпечатке узнал, поднял ставку со ста, до трехсот долларов… Минуту я подумал и продал.

– Больше он ничего не спрашивал?

– Спрашивал. Ему нужен был список великолепной пятерки.

– Дали?

– Продал, Игорь Михайлович. Время-то нынче рыночное… Кстати, вам эти фамилии не нужны? Бесплатно, разумеется.

– Да я их знаю лучше вас!

– Может черенки смородины возьмете, Игорь Михайлович.

– Да и смородина у меня лучше вашей!

В офисе «Совы» Савенкова ждал факс. Кто-то из оперов, кого еще неделю назад «зарядил» Олег Крылов запоздал, но задание все-таки выполнил. Он сообщал данные о семье погибшего двадцать лет назад Сергея Ляхова.

Мать его умерла очень давно, почти сразу же после трагедии. А вот брат… В начале девяностых он связался с Люберецкой братвой. Взяли его «на стволе» при трех трупах. Получил «пятнашку» и тянул волынку от звонка до звонка… Сейчас ему тридцать пять. И зовут его Максим Ляхов.

Адрес квартиры Ляхова был в факсе, который получил Савенков.

Дверь открыла слишком привлекательная девица с пьяными глазами и хриплым голосом:

– Чего надо?

– Мне бы Максима Ляхова.

– Нет его. Уехал.

– А вы жена?

– Соседка… А вы кто?

– Старый знакомый Максима.

– Вижу, что не молодой… Максим парень веселый. С зоны вернулся, а бабками швырял, будто банк взял… Жаль, что уехал.

– Давно уехал?

– Три дня.

– А куда?

– В какой-то Урюпинск.

– Точно в Урюпинск?

– Что я помню? Назвал он какой-то город… Но точно, что на букву «У».

– Может быть Уваров.

– Верно! Уваров…

Благородная фамилия незнакомца очень контрастировала с его помятым внешним видом. Вадим Мышлевский был чудом сохранившимся потомком местной уваровской знати. Сам он узнал о дворянском происхождении только в девяносто первом году. До этого Мышлевский считал, что имеет рабочекрестьянские корни. Родители с гордостью говорили, что его прадед от простого слесаря дорос главного инженера макаронной фабрики. Это была правда, но не вся. До должности рабочего Вацлав Мышлевский был хозяином и этой фабрики, и еще трех заводов…