не боялась соперничества, это ей решать: допустить — не допустить. Правда, ей пока приходится разговаривать на разные голоса с теми, кто решает, куда ее самое допустить. Но она жила в уверенности: это ненадолго. «Беленькая крахмальная корона высилась над ее красиво уложенными кудряшками (ах, этот редкий вкус к детали, к подробности в костюме, которую так обживет, что сделает собственностью персонажа!). Клавдия Ивановна, чей ларек словно присосался к большущему дому, обаятельно щурилась на покупателя и была неотразима в желании услужить, когда подходил клиент с достатком»[27]. «Все переходы настроений и превращений в отношениях с покупателями были переданы актером без злой иронии, а филигранно тонко, с полнейшей — без улыбки — серьезностью»[28]. Клавдия Ивановна была словно фортуна из торговой сети, у которой всегда все в достатке. Она счастливица, для нее всегда в этой жизни — всё, а кукиш был для прочих.

Совсем не случайно Олег Ефремов называл Табакова клоуном, а Анатолий Смелянский — лицедеем. Его комизм возникал на стыке лукавой иронии и сметливого ума; сам Олег Павлович признавался, что был счастлив, когда стало очевидно, что он состоялся как комический актер. Заметим, что в комедии исполнитель меньше лжет — срабатывает отстранение. «Комедия для актера, — впоследствии отметит актер, — еще и возможность самоусовершенствования. Встречаясь с комическим либо сатирическим персонажем, ты что-то дурное отринул, что-то скверное как бы отделил от себя и таким образом сам сделался лучше». На восторги и вопросы о роли Клавдии Ивановны Табаков отвечал искренне, что никакой исключительной сложности воспроизведения женщины на сцене нет. Если умеешь делать свое дело, то и женщину с легкостью можешь сыграть, да и стул тоже сможешь сыграть. Однажды на спектакле побывал друг детства Олега Павловича, который напомнил ему о мороженице, к ларьку которой они, зажав в кулачке собранную мелочь, подходили затаив дыхание. «Да-да, — подтвердил актер, — денег всегда было мало, я не был ее постоянным покупателем, и она безбожно оставляла много пустот в набиваемой кругляшке мороженого. С тех пор у меня был к ней счет, конечно, на подсознательном уровне».

Да, память у Табакова была емкая, подчас он помнил самые невероятные вещи, когда на разборах студенческих работ приводил подробности, детали быта и времени из своего детства, оказавшиеся «к месту» и раскрывающие характер персонажа. Иногда казалось, что он помнит все. Олег Павлович не уставал напоминать ученикам: «Эмоциональная память — это ваша ежедневная работа, вернее, часть работы по заполнению штольни вашей душевной системы. У литератора — записи, у художника — эскизы, у актера — эмоциональная память». Думаем, не ошибемся, если предположим, что артиста в спектакле «Всегда в продаже» занимали не только и не столько гражданские темы, сколько попытка ощутить новый стиль взаимоотношений со зрителем. И. Н. Соловьева тонко подметила, что «без этих забав в духе сюрреализма, устанавливающих иные игровые контакты с впечатлениями реальности»[29], не было бы роли, которая станет одной из важнейших в биографии Табакова.

В постановках до начала работы над «Обыкновенной историей» чувствовались разные стили, непохожие режиссерские темпераменты. Но за исключением героической комедии Ростана «Сирано де Бержерак», спектакля, о котором Александр Ширвинд оставил самую короткую театральную рецензию «Здорово сиранулись!», это была современная драматургия. Пьесу по роману Гончарова, где Табаков сыграл одну из лучших своих ролей — Александра Адуева, — написал все тот же Виктор Розов, принесший актеру настоящий зрительский успех в спектакле «В поисках радости». Спустя годы Олег Павлович признавался, что к этому времени «так хорошо знал „про что“, что мне не нужно было думать „как“». Как подлинный представитель русской психологической школы, он уже понимал, что роль, в которую актер не вкладывает частицу себя, своих отношений с реальностью, не зазвучит в полную силу. И стремление сыграть роль, когда ее значение оценивается иными критериями помимо исполнения, — мечта настоящего актера. Процесс рождения роли сложен, поэтому артиста надо любить, ему необходимо помогать. Кто-то из режиссеров заметил, что роль, «как ребенка девять месяцев вынашиваешь, а потом публично рожаешь. Только так в ней проявятся биография, темперамент, вкус, пристрастия, антипатии самого исполнителя».

До роли Адуева актер ощущал в себе определенный дискомфорт. Пресса его баловала, а в театре, как сам признавался, «относились ко мне настороженно». Да, профессионализм Табакова безоговорочно признавался, а вот относительно «человеческой темы» к актеру на худсоветах возникали вопросы. Особенно строг был Олег Ефремов. Будучи гражданином по природе, по человеческому типу, по складу характера, Олег Николаевич ненавидел околотеатральную мерзость, закулисные интриги, сплетни, премьерство — ненавидел и бил наотмашь. Сдирая с актера все наносное, ненастоящее, напоминал: если хочешь сказать что-то своим зрителям о человеке и времени, в котором он живет, твои нервы и душа должны быть обнажены. Только так тебе поверят. «Устоишь у Ефремова — устоишь всегда и везде», — говорили актеры «Современника». Естественно, с таким руководителем и в труппе все были сдержанны на похвалу. В лучшем случае поддержат слабого, чтобы у него руки совсем не опустились. Но руки могут опуститься у любого, у сильного — тоже. Поддерживать в актере творческие импульсы, желание работать просто необходимо всегда. и высказываться.

«Обыкновенная история» показалась Табакову именно тем материалом, который дает возможность высказаться. Веря в эту возможность, участники принялись за работу. Настроение было радостно-спокойным. Радостным — потому что налицо был хороший драматургический материал. Спокойным — потому что никто ничего выдающегося не ждал. Высказывание одной актрисы характерно для того периода работы над спектаклем: «И уже совсем непонятно, зачем „Обыкновенная история“? Ничего необыкновенного театру, а тем более Табакову она не сулит»[30]. Репетиции начались. Настроение было ровным. Шли месяцы. Актеров часто отрывали другие дела, после которых возвращаться в репетиционный процесс было нелегко. Один из центральных исполнителей отказался от роли Дядюшки. Упрекать его не стали: он с самого начала просил его заменить, так как не верил в успех затеи. Но с каким-то неистовством продолжали верить те, кто репетировал. Это был тот случай, когда создатели интуитивно или осознанно понимали: упустить работу нельзя, здесь непременно состоится нечто важное и необходимое. В таких спектаклях актеры становятся мастерами. Вообще великие актеры создаются великими спектаклями. Не модными, не эффектными — а великими, где присутствует невероятно важное, и актеры — проводники этого важного.

Годы спустя Табаков признался, как важно, что в те месяцы они с Галиной Волчек ни разу не предали друг друга, не усомнились в общем деле. Потом Олег Ефремов сказал, что и в нем была эта вера. Но прогон укрепил всех в сомнениях. После генеральной репетиции Табаков, как всегда, был искренен