Дети, поняв, что мать временно забыла о них,устроили новый шабаш. У Клёпы закружилась голова, к горлу подступила тошнота.

– Успокойте их, – попросила она женщину.

– А то ж детки! – отмахнулась мамаша. – Имположено шуметь!

– Они другим мешают, – возразила Клёпа. –Видите, у окна девушка обувь примеряет.

– Заткнитесь! – заорала мамаша на ребятишек.Они перестали визжать, зато завелся карапуз у нее на руках – завизжал, какпоросенок, увидевший хозяина с тесаком в руке.

– Как вы их выносите? – не сдержалась Клёпа.

– Кого? – изумилась покупательница.

– Детей! – рявкнула продавщица. – С ума сойтиможно от их гвалта!

– Че? Сюда надо одной заходить? – пошла ватаку тетка. – Кровиночки мои тебе поперек горла? Своих родить не можешь, такчужих ненавидишь? Думаешь, эксклюзивом торгуешь? Говнодавы одни на полкахстоят!

Клёпа вообще-то не дает себя в обиду, наглыххамок она легко ставит на место, но в то мгновение ей неожиданно стало совсемплохо. Желудок, словно скоростной лифт, стартовал вверх, лоб похолодел, а уши,наоборот, горели огнем.

– Наверное, на меня так суета подействовала, –объясняла она мне сейчас, – столько капризных детей разом к нам не заходило. Нуприведут одного, двух, те сядут на диванчик и ждут. А чтобы так носиться… Вотпоэтому башку мне и заломило.

В общем, Клёпа чуть не свалилась в обморок. Унее сильно застучало в ушах, заколотилось в груди, задергалось в низу живота. Ивдруг внезапно наступила тишина.

– Больше я сюда ни ногой! – ворвался в ушиКлёпы противный голос многодетной мамаши. – И всем во дворе расскажу, как здесьпокупателей встречают! Пошли, ребята!

Малыши высыпали на улицу, тетка ушла следом.

– Я еле-еле в себя пришла, – вздохнув, сказалаКлёпа. – Прямо колотило всю! Такое ощущение было, будто я пьяная, и спатьхотелось. Я еще подумала: замуж выйду – больше одного не рожу.

– Я тоже не люблю шума, – согласилась я.

– В клуб я нормально хожу, а ведь там музыкаорет, и ничего! – недоумевала Клеопатра. – Но тут меня натурально повело!

– День с утра не задался, ты понервничалаиз-за пальца, – посочувствовала я. – Или, может, погода менялась, вот давлениеи запрыгало. И еще. Чужие дети вообще раздражают. Своим-то простишь любоебезобразие, а посторонним нет.

– Знаешь, что меня больше всего обозлило? –призналась Клёпа. – Ладно, мелкие шкодили, что с них возьмешь, они ж маленькие.Мамаша, дура, нарожала сто штук, а воспитать не может. Но с ней девчонка была,уже взрослая. Так та сидела и вязала! Видела, как братья и сестры безобразничают,а не остановила их.

Я сделала стойку.

– Вязала? Спицами?

– Да, – кивнула Клёпа. И фыркнула: – Типичнаяпофигистка! Вон там пристроилась, в кресле. Может, она больная? Походка у нейстранная, бочком как-то ходит.

Я попыталась сложить картинку:

– У матери было много малышей?

– Ну да, – с раздражением из-за моейбестолковости сказала Клёпа. – Точное число не назову, они носились туда-сюда,взад-вперед, шмыг-брык! Может, четверо? Или пятеро! Мельтешили мухами! Каквспомню, так тошнит. Интересно, бывает аллергия на детей?

– Вполне вероятно, – пробормотала я, – насвете всякое случается. А возраст у безобразников какой?

– Не знаю.

– Совсем крошки?

– Они разговаривали. Но не школьники.

– Лет шесть?

– Нет, меньше.

– Пять?

– Скорей всего.

– А еще девочка-подросток?

– Ну да! – всплеснула руками Клёпа. – Взрослаясовсем, лет тринадцати. Я в таком возрасте вовсю матери помогала, а если нехотела, то живо затрещину получала. Эта же сидела и вязала! Ни малейшеговнимания на младших. Правда, послушная, едва маманька уходить приказала,вскочила и вон кинулась, ни слова не говоря. Ну и семейка!

– Значит, ты ушла в подсобку за сабо,вернулась – в зале суета, а девица вяжет, сидя в кресле? – подытожила я.

– Верно.

– И что случилось после ухода этой орды?

Клёпа наклонилась, достала из-под прилавкабутылку воды, сделала глоток и стала загибать пальцы на руке.

– Я посидела секунду, подождала, пока сердцеуспокоится. Собрала расшвырянную обувь, поставила ее на стенд, подошла кпокупательнице. И тут… бр…

Продавщица поежилась.

– Девушка сидела на диванчике, привалившись кстене и опустив голову. Я сначала подумала, что ей тоже от гама плохо стало, нуи позвала осторожно: «Эй, хотите водички?» Ответа не дождалась, потрясла заплечо… А она – брык! Вау! Жуть! Жесть! Выскочила я на улицу, хотела заорать, ноудержалась. Позвонила в милицию, а уж потом Рахмету. Думаешь, хозяин послетого, как менты укатили, меня домой отпустил, сказал нежно: «Иди, Клёпочка,отдохни, ты столько пережила, вот тебе премия, купи себе новую юбку»? Фиг!Велел до полуночи в магазине куковать. Гад!

– Как звали женщину с детьми?

– Я с ней не знакомилась.

– Опиши внешний вид многодетной.

– Э… во такая, высокая. Или у нее каблукибыли? Ну… типа… нормальная…

– Цвет волос?

– Темная, кудрявая, волосы длинные, лицожелтое.

– Глаза?

– Не видела.

– Особые приметы? Шрамы, родинки, какое-нибудьуродство – заячья губа, например? Слишком оттопыренные уши? – без всякойнадежды на успех вопрошала я.

Мой друг мент Володя Костин частенькоповторяет:

– Свидетель – главная беда дознавателя. Ничегоне видит, не слышит, плохо соображает. Как начнет описывать человека, мамародная!.. Суммируешь показания и не знаешь, то ли смеяться, то ли запить сгоря. Портрет получается – заглядение: двухметровый карлик, лысый кудрявыйблондин с черными волосами, одетый в джинсы и вечернее платье, шел ссобачкой-птичкой на поводке со средней скоростью сто километров в час. Вот иищи такого, да поскорее!

Клёпа, выслушав мои вопросы, вытянула губытрубочкой и сообщила: