– Не встретимся с друзьями за столом! – сказал он. С вызовом и нарастающим трагизмом.

«А что, если это террорист-смертник?» – подумал я.

Меня смущали его сандалии. Серые дешевые носки и сандалии. Это было слишком несерьезно для террориста. Но его лицо было не вполне славянским. А глаза горели каким-то нездоровым огоньком, предвестником беды.

– Цените ж каждое мгновенье! – воскликнул он.

Народ в вагоне был инертен. «Идиоты, – думал я. – Спят всю жизнь, с открытыми глазами. Так и погибнут, ничего не поняв».

– Его не встретишь никогда потом! – сказал не Довлатов.

И резко сунул руку в сумку.

Я похолодел. Сжался.

Он вытащил книгу и потряс ею над головой.

– Омар Хайям, таинственный поэт Востока! – Достал другую. – Марина Цветаева, трагическая поэтесса. Все по сто рублей.

Поднял сумку и пошел, трагически пошатываясь в такт электричке.

«Сволочь, – думал я. – Это ж надо было – так напугать Хайямом. Нет чтобы про молодую деву рубаи прочел. Или про вино».

Дверь в вагон снова открылась. Вошел еще один коробейник.

– Крымская лаванда! – выкрикнул он. – Настоящая крымская лаванда!

У меня в голове немедленно зазвучала мелодия. Проснулись от многолетнего сна Яак Йола и София Ротару.

Я умел играть эту песню на гитаре. В прошлой жизни. Когда мне было восемнадцать лет и все мои друзья были живы и молоды. Один из них уходил в армию, и на проводах мы пели про лаванду всю ночь. Только не про крымскую, а про горную. Пели – и хохотали как сумасшедшие.

Электрички я любил. Не так, как Венечка, но любил. Там всегда кипела жизнь. Даже если ехать на первой. И уж тем более – если на последней.

Хотя в последнее время все чаще выдвигался в Москву на машине.

В зоомагазин я ходил раз в месяц.

Парковался поближе к входу, чтобы легче было нести мешок, а то и два с кормом. Спускался на цокольный этаж – зоомагазины всегда либо на первом, либо в цоколе – и дальше можно было идти с закрытыми глазами. Ориентируясь исключительно по запаху. Пахнул корм, пахли животные. Пахнул сам воздух.

Продавцы были молодые, а продавщица нет. И почему-то слишком строгая, даже со мной. Я поднимал бровь, когда она бросала мне свое «Подождите!» и скрывалась среди стеллажей. «Я же постоянный клиент, – думал я. – Раз в месяц покупаю корм, да еще и всякую ерунду – от нового ошейника до витаминов. Стоит это не так уж и мало. Таких посетителей при существующей конкуренции надо лелеять».

А она вела себя как придется. И постоянно призывала меня перейти от корма, расфасованного в мешках, на развесной, что-то твердила об экономии. Я смотрел на нее и думал: «Типичная учительница из моего детства. От очков и волос, собранных в пучок на затылке, до одежды. Преподавать бы ей географию или черчение, а она продавщица в зоомагазине. Пытается тратить весь свой педагогический пыл на равнодушную, так еще и не подвластную ей аудиторию».

Был уверен, что ей за пятьдесят.

Пока не наткнулся на свою одноклассницу, владевшую магазином с бесконечным набором принадлежностей по уходу за волосами в этом же торговом центре.

Заскочил купить себе шампунь. Поставил мешок с кормом у двери – и пошел искать любимую марку.

Мне сказали в спину:

– Молодец, еще не облысел.

Я повернулся и вспомнил, как мы сидели целый год за одной партой. У нее тогда были косички. И спустя столько лет она всё равно предпочитала платья выше колен.

– Ну, привет, – сказала она, и мы расцеловались.

– Женщины пошли, – сказал я. – Делают комплименты на отрицании. «Ты не растолстел, не облысел». Что еще я забыл?

– Ты не женат, – сказала она.

Это был не вопрос. Так, продолжение ряда.

– Женат-женат, – ответил я.

– Ну как же так, – возмутилась она. – Ну почему?

– Помнишь у Гребенщикова? Некоторые женятся, а некоторые так, – гордо пропел я.

– Почему ты опять поставила эту коллекцию вместе с той?! – крикнула она кому-то и дотронулась до меня. – Извини. Продавщицы – просто дуры.

Подошла к вялой девушке, заторможено переставлявшей что-то у окна. Скорость сразу же возросла.

– Какая-то она у тебя сонная, – сказал я. – То ли дело зоомагазин. Постоянно ощущение возникает, что у тебя сейчас дневник попросят и родителей в школу вызовут.

– Ты о Нинке, что ли? – спросила она.

Продавщиц почему-то всегда называли так: Нинка, Людка, Катька. Деловая подмосковная этика, не иначе.

– Понятия не имею, – сказал я. – Такая строгая, с узлом волос на затылке.

– Знаешь, что она корм ест? – спросила одноклассница. – Собачий. Кошачий, говорит, ей не очень…

Я посмотрел на мешок, стоявший у двери. Вспомнил запах. Пса, молотящего хвостом по сторонам и опустошавшего миску.

– Конечно, не знаю, – сообщил я.

– Она сама рассказала. Что пошла работать в магазин только потому, что ей запах нравится. Каждое утро, когда просыпается – первая мысль о корме. Два-три кусочка съесть и потом уже кофе. У них огромные мешки с развесным кормом стоят, она по чуть-чуть себе домой носит. Чтобы всегда свежий был.

– Я только чтобы разговор поддержать, – сказал я. – Она только корм любит? Или у нее другие фантазии тоже есть? Чтобы на нее надели ошейник и вывели гулять в парк? О сексуальных фантазиях я сейчас даже боюсь спрашивать.

– Нет, – сказала одноклассница. – Она нормальная. Просто ей так корм нравится.

– Корм? – настаивал я.

– Корм.

– А тебе не предлагала попробовать?

– Мне нет. Я нормальная.

– Как она?

– Нет. По-другому.

Я посмотрел на нее. Потом на полки с шампунем. Вспомнил, как жена покупала здесь шампунь для вьющихся волос и пенку для выпрямления локонов. Одновременно. Задумался над тем, как сложно понять интересы женщин, причем любых.

– А у тебя какая страстишка? – поинтересовался я. – Давай колись. Молодые мальчики? Или желание петь по ночам?

Она засмеялась. Ущипнула меня за щеку, и я сразу вспомнил, как ненавидел это в школе. А вот сейчас мне понравилось.

– Молодые мальчики – это тоже к ней.

– Однако… – протянул я. – У вас здесь не торговый центр, а театр страстей.

– У нее дочь, – пояснила она. – Встречалась три года с одноклассником. Шло к свадьбе. Потом расстались, а эта в него влюбилась. Мечтает за него выйти замуж.

– Да ладно, – удивился я. – Ей же на пенсию скоро.