– Ты что, – обиделась одноклассница. – Она с нами училась, на год старше.

Я остолбенел. Не поверил. Не вспомнил.

– Треть зарплаты откладывает и тратит на гадалок. Они на нее раскладывают карты – полюбит он ее или нет. Если какая говорит: не полюбит – она больше к этой гадалке не ходит.

– Блин, – сказал я обессиленно. – Зачем только я тебя спросил? Как мне теперь в следующий раз корм идти покупать? Я буду на нее смотреть и с ума сходить, представляя, что у нее в голове. Еще пару таких историй – начну верить, что кругом одни маньяки.

Она опять ущипнула меня за щеку. Опять за ту же самую.

– А дочь? – спросил я. – Дочь тоже с тараканами?

– Про дочь она ничего не рассказывала.

– Еще бы, – вздохнул я. – Такой внутренний конфликт из-за мужчины.

Я заспешил. Купил шампунь. Заплатил, расцеловался и пошел на выход. Закинул мешок с кормом на плечо.

– Слушай, – обернулся я, – но ведь он вонючий. Реально вонючий.

– У меня бывший муж коньяк знаешь чем закусывал? – отозвалась она.

– Даже знать не хочу, – испугался я.

Попрощался. Подбросил мешок, чтобы он лег на плечо удобнее, и пошел к машине.

Проходя мимо зоомагазина, замедлил шаг и заглянул сквозь стеклянную дверь.

Она была на месте. Что-то говорила покупательнице.

«На год старше», – подумал я. Попытался вспомнить и не мог. Выглядела она не очень. Может, дело было вовсе и не в корме.

Пес грыз эти сухарики с аппетитом. Я стоял, гладил его по спине и всё боялся, что возникнет искушение. Что потянет попробовать.

Но не возникло.

Приехал друг.

– Скажи, только честно… – начал я и завис.

– Что сказать?

– Как думаешь, много вокруг ненормальных?

Он посмотрел на меня и захохотал.

– Смейся-смейся, – сказал я. – Пойдешь в магазин, и такие тайны откроются. Прав бы Экклезиаст.

– Ты о чем? – спросил он, не понимая.

– Кто умножает познания, умножает скорбь, – произнес я. – Вот, скорблю.

– Что случилось? – заволновался он.

Я развел руками. Сказал:

– Потерял веру в человечество. Хорошо, что ненадолго.

Он обнял меня и снова начал хохотать.

– Думаю, она пошутила, – сказал я тихо.

Но ему было очень смешно, и он не услышал.

Мы ехали по эстакаде, выбрасывающей тебя по пологой дуге из Королева на Ярославку, и я увидел, что друг с однозначной симпатией посмотрел на белую ракету, стоящую у въезда в город.

Мне она тоже нравилась. Несмотря на слух, что это не советский, а немецкий трофейный экспонат. Я в ракетах разбирался неважно, несмотря на полгода, отданных отечественному ракетостроению.

Ярославка была пустой, и до ВВЦ мы долетели минут за пятнадцать. Проехали под Рабочим и Колхозницей, увидели колесо обозрения и телебашню. Вход на ВВЦ. Гостиницу «Космос». Музей космонавтики.

У Музея космонавтики друг опять оживился и косил взгляд от руля к застывшей на взлете ракете.

– У меня в детстве рубль такой был, – сказал я. – К шестидесятилетию революции. Слева этот монумент, справа Ленин. Я тогда монеты тоже собирал. А потом, когда в коллекции штук десять было, у меня родители их взаймы взяли. Я, расстроился, конечно. Особенно когда понял, что не отдадут.

Эстакада, уже другая, вела тебя по точно такому же изгибу. Слева была церковь какой-то удивительной красноты. Я перекрестился, глядя на купола. Как всегда.

– Я давно хотел тебя спросить, – произнес Антон. – Вот скажи, ты веришь?

– В Бога? – спросил я. – Верю.

– Это понятно, – сказал он. – Нет, не в Бога.

– А в кого?

Он стал серьезнее. Прямо на глазах. Кинул быстрый взгляд на меня.

– Вот хочешь верь, хочешь нет, брат. А я верю.

– Да в кого? – переспросил я.

– В то, что мы не одни.

Я посмотрел назад. Там лежала его куртка – и только. Сказал:

– Ты меня пугаешь. Там никого нет.

Он хохотнул. Так открыто, добродушно.

– Вот ты надо мной сейчас смеешься, – улыбнулся он.

Я поднял указательный палец, протестуя.

– Заметь, это ты сейчас смеешься.

Антон опять засмеялся.

– Ну, говори, – сказал я.

– Брат, я уверен, что мы во Вселенной не одни.

– Зеленые человечки? – спросил я. – Или разумные осьминоги?

– Не знаю, – сказал он. – Но иногда вот просто чувствую, что они есть.

Я подобрал слово и уточнил:

– Инопланетяне?

Он почему-то мялся, но все равно согласился:

– Да.

– А я не верю, – сказал я. – Даже не хочу верить. Нам бы с самими собой разобраться, но пока не получается. А тут инопланетяне. Ты думаешь, они с миром прилетят?

Ему очень нравилась мистика. Что «Зеленая миля», что «Константин». И при этом он был одним из самых реальных людей, которых я знал. Быстрым, хватким, деловым. Успешным. И удивительно добрым и порядочным.

Антон был боец и никогда не сдавался. На моей памяти выбросил белый флаг лишь однажды – капитулировав перед девушкой, желавшей выйти за него замуж.

– А Стоунхендж? – спросил он, и это был голос торжества. – Пирамиды? Циклические круги на кукурузных полях? Ведь это не просто так, согласен?

– Конечно, согласен, – подтвердил я. – Мы дачу пятый год строим. Совсем не просто так. Труд адский.

– Значит, не веришь, – подытожил он. – А я верю.

– Просто ты отважный человек, – сказал я. – А я обыватель.

Мы помолчали. Я все старался что-то вспомнить и никак не мог нащупать ту ниточку памяти, за которую можно было бы потянуть.

Мимо нас промчалась «Скорая». И я наконец вспомнил.

– У меня врач есть по этой теме.

Друг снова захохотал:

– Да ну тебя!

– Или даже два, – сказал я. – Михаил Сергеич точно. Может быть, Эдуард Николаич тоже.

– Психиатры? – спросил насмешливо друг.

– Отчего же, – ответил я. – Отнюдь, как говаривал Егор Гайдар. В смысле – нет. Один анестезиолог, другой хирург – по образованию, как он сам говорит. К ним в шестьдесят седьмую недавно клиента привезли. С жестяной мыльницей в заднице.

Друг расхохотался в полный голос. Даже сбросил скорость.