– Я понимаю, – мягко произнес Серж, но Аня его перебила:

– Если вы понимаете, то как же вы… – Она не договорила.

– Я понимаю, – повторил Серж совершенно спокойно, ровным голосом, но гораздо менее категорично. – После того, что вы видели там… Вас захлестывают эмоции, Аня. Поэтому вы сейчас, по-видимому, не в состоянии трезво и объективно взглянуть на эту проблему. Может, отложим разговор?

– Нет, – твердо ответила Аня. – Не надо откладывать. Вы правы насчет эмоций. Я постараюсь быть объективной. Я хочу понять, что катары подрывали? Кому и как они вредили? Ведь это они были жертвами!

– Они были жертвами, конечно. Но это никоим образом не отменяет того факта, что объективно, подчеркиваю, объективно их деятельность подрывала устои государства и общества. Вне зависимости от тех целей, как вы уже знаете, благих, и даже весьма благих, которые они провозглашали, объективно их теория и практика вели к разрушению государства и социальной организации в целом.

– Но ведь катары говорили о духовности, о стремлении к совершенству, – начал было возражать Макс, но осекся, увидев глаза Сержа: в них плясали всезнающие чертики.

– О совершенстве – верно, говорили. И одно только это уже несет в себе опасность для общества. Ибо в реальном мире, а никакого другого в наличии не имеется, совершенства нет и быть не может. Совершенства достичь в принципе невозможно, а попытки этого добиться, как показывает история, ведут к тупику и массовым могилам. Да, начинается все вот с таких невинных «теоретиков», желающих, разумеется, лишь добра. А потом приходят практики, которые начинают эти теории воплощать. И тогда…

Серж замолк на несколько мгновений, а затем вздохнул.

– Поймите, – вновь заговорил он, – катары и им подобные – максималисты. Люди крайностей. Они непреклонны и фанатичны, а что в этом хорошего? Я вам об этом уже говорил, Аня: главное – это мера. Благо – в умеренности, в соблюдении разумных пропорций. Все, что чрезмерно, все, что «на полную катушку», есть зло. Крайности – это всегда плохо. Официальная церковь, какая она ни на есть, по крайней мере, не требует от человека: все или ничего! Она не настаивает на том, чтобы человек отдавался вере всей душой и всем телом – на все сто процентов, до донышка. Церковь, в целом, все-таки избегает эксцессов, хотя бывало, да! Бывало. Но все же.

– А катары были максималистами, понимаю. Но ведь они не требовали этого от всех! Разве не так?

– Они – нет, не требовали, хотя и показывали пример. Но следом за ними, как я уже сказал, вполне могли прийти практики, которые взглянули бы на этот вопрос совсем по-иному… Увы, но каждый достаточно мощный порыв к совершенству неизбежно заканчивается все тем же – катастрофой.

– Ну, катастрофа – это, знаете, уже слишком… – возразил Макс.

– Вы уж извините его, Серж, – вмешалась Аня, – такой у него характер. Дух противоречия.

– Извинять не за что, Аня, – ответил Серж. – То, что человек с чем-то не соглашается, это абсолютно нормально. Вы ведь и сами только что со мной спорили, разве не так? «Дух противоречия», говорите? Это неплохо. Но уверяю вас, что это не слишком. Вы просто рассудите логически. В самом деле, что они провозглашали? Мир, говорили они, есть создание дьявола, не так ли? Мир – это ад. Отсюда танатофилия – стремление к смерти. У них была такая формула благословения: «Да благословит вас Бог! Да сделает добрыми христианами и да приведет вас к благой кончине». Премило, не правда ли?

– Да, я знаю… – произнес Макс.

– Следствием всего вышесказанного, – продолжил Серж, – является то, что катары отвергали общественную жизнь, ее нормы и основы: брак, семью, государство. Они, к вашему сведению, жили в лесах, кроме молитвы и поста, они ничем больше не занимались. А для их «литургических» нужд у них там имелось все необходимое.

– То есть?

– То есть прямо в лесу стоял стол, накрытый белой скатертью и игравший роль алтаря, а на столе лежал Новый Завет на провансальском языке, открытый на первой главе Евангелия от Иоанна.

– «В начале было слово»? – уточнила Аня.

– Совершенно верно.

– «И Слово было у Бога. И Слово было Бог», – продолжил Макс.

Серж метнул на него короткий взгляд. Кажется, он был слегка удивлен.

– Именно, – сказал он, кивнув. – Все свое время они проводили в богослужениях.

– Они что же, совсем ничего больше не делали? – поразилась Аня.

– Ничего абсолютно. Правда, это касается лишь «совершенных». Основную массу катаров составляли «верующие», которые занимались различными видами хозяйственной активности – не с голоду же помирать. Есть хочется. К тому же им нужно было подкармливать «совершенных», иначе те просто умерли бы от истощения.

– Но ведь они вроде к этому и стремились или как?

– Они усматривали в смерти благо, это верно. И якобы не боялись ее. Но смерть от истощения в результате добровольного лишения себя пищи означала бы самоубийство. А это смертный грех. Поэтому они принимали пищу, которую им приносили простые катары.

– Значит, основная масса катаров все-таки работала?

– Вижу, Аня, вы упорно пытаетесь их так или иначе оправдать. Я понимаю, поверьте уж мне! Действительно понимаю, какое тяжелое впечатление произвела на вас та резня, которую вы наблюдали. Но сами подумайте: да, они, то есть основная масса, работали – по необходимости, занимались хозяйственной деятельностью – в отличие от «совершенных». Но именно «совершенные» были образцом для подражания, их образ жизни был ориентиром, целью, к которой надлежало стремиться. Жить, руководствуясь словами Иисуса: «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть, ни для тела, во что одеться». И чуть далее: «Посмотрите на лилии, как они растут: не трудятся, не прядут» и, наконец, вывод: «Итак, не ищите, что вам есть, или что пить, и не беспокойтесь». Много веков богословы и ученые знали эти слова Иисуса. Но никто же не призывал следовать им буквально. Ведь это означало бы крах цивилизации. Катары, как и прочие «духовные христиане», этому следовали буквально и призывали других к тому же. Это ли не подрыв общества? Они также отказывались производить потомство. Приводить несчастные юные существа в мир, который они рассматривали как ад, они находили ужасным. Представляете, как такой пример мог повлиять на общество! И катаров было много.

– Как много? – заинтересовался Макс.

– Число «совершенных» было относительно невелико – вероятно, что-то около тысячи.

– Всего лишь?

– Да, но «верующих» катаров, если посчитать вместе с вальденсами, в то время в Южной Франции было больше, чем католиков.

– А вальденсы – это кто такие? – спросила Аня.

– Того же… сада… Или нет, того же огорода… Как это по-русски?

– А! Того же поля ягоды! – сообразил Макс.

«Мужчины – как дети, – подумала Аня. – Все играют. Даже Серж. Впрочем, он ведь признался как-то, что порой ведет себя как мальчишка».