Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как бы мы ни воспитывали своих детей, им всегда найдется, что рассказать психологу. Для одних эта мысль становится спасительной и снимает излишнее напряжение, а для кого-то превращается в источник дополнительного невроза, обращая родительство в минное поле. Как раз об этом, к слову, повествует рассказ Светланы Хмель «Когда-нибудь у меня родится сын». Советую почитать.
Тема родителей-монстров, наносящих травмы своим чадам, пожалуй, самый распространенный ужастик современности. Был такой инцидент: известный 60-летний артист в интервью рассказал о своих детских трудностях, проблемах, переживаниях и претензиях к матери по этому поводу. В ответ на такое заявление СМИ захлестнула волна обсуждений о том, как же вести себя родителям, чтобы спустя 40–50 лет их ребенок не выставлял им счета за то, что они сделали или не сделали для него в детстве. Незыблемый авторитет русских родителей, Людмила Петрановская[29], высказалась на этот счет однозначно: «Если взрослый состоятельный мужчина, живущий в стране, где доступна любая психотерапия, не в состоянии ничего сделать со своими детскими травмами, то это, скорее, его проблема, чем его матери, которая в одиночку воспитывала его».
Действительно, с одной стороны, разбираться со своими детскими травмами или страдать – это осознанный выбор каждого взрослого. С другой стороны, психотерапевтическая помощь в России только набирает обороты: к ней прибегают люди разного возраста, порой очень солидного. Когда они начинают разбираться со своими проблемами, то претензий к родителям у них действительно становится все больше и больше. Сколько бы человеку ни было лет, 30–40–60, он всегда внезапно осознает, как много неприятностей ему причинили в течение жизни. У него появляется сильное желание предъявить счета по всем пунктам и потребовать компенсации: «Что же ты меня так не любила, когда я был маленький? Теперь я никого не могу полюбить!» или «Что же ты меня так любила, что теперь никто меня не любит так, как ты?»
Важно понимать, что родители – не боги, а обычные люди, и осознание этого рано или поздно придет. Время, в котором они жили, предъявляло другие требования, и травмировали они не из желания сделать больно или унизить, а чаще от незнания, неумения или ограниченности ресурсов. Других родителей у нас никогда не будет. Сколь усердны ни были бы наши попытки получить от них недополученное, в конечном итоге придется самому делать свою жизнь лучше и комфортнее, учитывая ограничения и травмы собственного детства. Но это будет потом, а в начале – счета и претензии. Именно этого больше всего страшатся хорошие родители, которые хотят стать для своих детей лучше, чем были для них их собственные. Конечно же, встречаются родители-садисты, но большинство все-таки наказывают своих детей не потому, что им нравится обижать слабых, а потому что они сами чувствуют себя слабыми и бессильными.
Казалось бы, мы действуем, исходя из первого значения слова «идеал», найденного в словаре Ожегова, когда под этим понятием подразумевается то, что составляет высшую цель деятельности, стремлений. Мы так хотим сделать все по высшему разряду и так сильно боимся травмировать свое чадо, что теряем спонтанность и гибкость, ведь куда ни глянь везде есть риск сделать что-то не так.
На первый взгляд кажется, что с маленьким ребенком все просто: сейчас поест, потом поиграет, поспит, погуляет. Дальше возникают нюансы.
«Запретить сладкое – это насилие? Вдруг потом эта самая шоколадка сделает его несчастным, потому как над ним будут смеяться на празднике, а ему будет хотеться быть как все? Может, все-таки разрешить? Но как же диабет, ожирение? Вдруг потом он предъявит, что мне было все равно на его здоровье, когда он был маленький и ничего не понимал?»
«Отдать в музыкальную школу и не дать бросить при первых трудностях? А вдруг это сломит его волю и не даст шанса развиться в другом? А если не настаивать? Не хочешь фортепиано, пожалуйста, пусть будет хоккей или рисование. А вдруг он так и не научится добиваться целей и будет все бросать на полпути?»
«Сегодня он вернулся из школы в слезах. Подойти спросить или дать возможность справиться самому? Где та граница, за которой он уже может справиться сам? Не слишком ли рано я его оставляю без поддержки?»
Вопросы, вопросы, вопросы, и ни на один нет идеального ответа. Идеальных ответов нет, а образ идеального родителя имеется.
Есть такое упражнение – создание коллективного портрета идеального родителя. Так как он идеальный, то его место на пьедестале, поэтому сооружается символический пьедестал. На него залезает назначенный родитель и с высоты своей идеальности пытается утешить плачущего у его ног воображаемого малыша. Я ни разу не видела, чтобы кому-то это удалось. Даже поглаживание с высоты пьедестала воспринимается условным малышом как пренебрежение, не говоря уже о крике или шлепке. Сильный страх ошибиться делает нас неживыми рядом с растущим, постоянно меняющимся ребенком. Страх и стремление сделать все как можно лучше – одни из возможных причин родительского выгорания.
К счастью, родительство – долгий путь. Он не заканчивается ни в три года, ни в подростковую сепарацию[30], ни даже когда ребенок уходит в самостоятельную жизнь. Мы навсегда остаемся родителями, даже если совсем прекращаем общение. В том, что путь родительства долгий, и дети могут предъявить нам счета, есть много ресурса, потому что они не только обвиняют, но и хотят что-то компенсировать, изменить, получить нас настоящих, живых, любящих.
Знаете, что невыносимее всего обсуждать родителям? Не свои конкретные поступки, а сожаления, ошибки, слабость и растерянность. Говорить об этом очень непросто, потому что рано или поздно мы неизбежно сталкиваемся с виной, стыдом и собственной плохостью. Раз встречаться со своей неидеальностью невыносимо, то можно обмануть себя, например, загладив вину через какие-то материальные или нематериальные подарки: купить ребенку что-то, о чем он давно мечтал, или провести с ним время, как хочется ему. Так чувство вины за произошедшее еще какое-то время повисит в воздухе, а затем растворится.
Кстати, это чувство родителей отлично