когда она туда поворачивала, послышался грохот.

В соседнем ряду могил вдова Маларозы разбила стеклянную вазу, закричала в голос, заметила меня, позвала, и я отправился ей на помощь – собрать осколки стекла и вынести их на обочину дорожки. Потом повернулся в поисках незнакомки.

День выдался подобающим для видений: с неба лился такой разреженный, неощутимый и умиротворяющий свет, что этот уголок земли, обрамленный стройными тополями, усеянный крестами и надгробиями, казался окутанным такою легкостью, какая может быть только в раю.

Силуэт ее различался вдали, она казалась мерцающим видением, дрожавшим как лист, и я почему-то вспомнил Мимнерма[11]: как дрожащие листья мы живем только миг.

Она была уже далеко, догнать ее не представлялось возможным, но все же я бросился за ней, в надежде, что ее задержит какое-нибудь препятствие на пути. Но так не вышло. Она исчезла, словно растворилась.

Я остановился у ворот, ждал, долго и напрасно.

В пять минут седьмого накинул на калитку цепь, навесил замок, в это время ветер унес лежавшие рядом на земле неподвижные листья.

Глядя на яичницу в тарелке на кухонном столе, я пытался понять, в силу какой неисповедимой вселенской воли я решил, что женщина в черном имеет какое-то отношение к Эмме. Я не видел ее лица, а потому она становилась абстрактной сущностью, призраком, тенью.

Есть не хотелось, я взял тарелку и поставил ее на плиту.

Переоделся ко сну и улегся в кровать с книгой, но через несколько страниц закрыл ее и, чтобы отогнать мысли, назойливо крутившиеся в голове, совершил действие, показавшееся мне естественным: взял фотографию Эммы и положил ее рядом на подушку: повернувшись на бок, я мог бы увидеть ее глаза и представить лежащей рядом.

С ней я не чувствовал себя одиноким. Погасил свет, повернулся на бок и обнял ее.

14

Япроснулся с ней в объятиях.

Начиная с той субботы я взял за привычку держать ее фотографию на подушке, рядом с собой. Убирая по утрам постель, я оставлял ее в кровати и натягивал простыню почти ей под подбородок.

Работая на кладбище, узнаешь такое, что нормальному человеку даже в голову не придет. «Справочник хранителя кладбищ» на пятнадцати страницах не предусматривал, как любое уважающее себя пособие, все мыслимые и немыслимые случаи, поэтому все лакуны в нем, какого бы характера они ни были, можно было заполнять по собственному усмотрению.

Марфаро прибыл в среду около десяти, пыхтя от натуги под тяжестью стальной оцинкованной урны, которую держал на вытянутых руках, как церковные мальчишки, собирающие подати во время религиозных процессий.

Едва поздоровавшись, он сразу же поставил свой груз на первый попавшийся свободный стул.

– Что там?

Он перевел дыхание, а потом говорит:

– Вы же знаете, что произошло на прошлой неделе в центральной больнице?

– Я не интересовался.

– Но про ампутацию ноги старика Броньятуро наверняка слыхали!

Я утвердительно кивнул.

– А вы знаете, что не все части человеческого тела имеют одинаковую ценность?

– Как это?

У могильщика была привычка сперва ошарашить, чтобы произвести впечатление, потом созерцать растерянность собеседника, чтобы затем его успокоить, приступив к обстоятельному разговору.

– Закон проводит различие между «останками» и «анатомически опознаваемыми органами». Объясню понятнее: помните, как ночью упал вертолет с карабинерами и на следующий день с веток деревьев свисали куски их тел?

– Умоляю вас…

– Так вот, это – останки, потому что они не опознаваемы. А вот нога Броньятуро – орган, анатомически опознаваемый, а человек, перенесший ампутацию, то есть его владелец, вправе потребовать и получить обратно собственный недостающий орган и распоряжаться им, как ему заблагорассудится – забальзамировать, предать земле или кремировать, и когда Броньятуро услышал, что его ногу собираются выкинуть на помойку, он устроил в больнице погром, разбивал все что ни попадя, орал, матерился, требуя вернуть ему часть его тела, ну, его послушали и написали в соответствующие органы запрос с просьбой о возвращении.

– По-моему, справедливо…

– Это еще не все. Поскольку закон на его стороне, то, наверное, проконсультировавшись с адвокатом, он направил в мэрию требование о соответствующем размещении своего органа, то бишь об отдельном его захоронении до тех пор, пока не помрут остальные анатомические части его тела, то бишь он сам, и тогда недостающий орган должен быть к нему подзахоронен ad aeternum[12]. Я молчу о том, что случилось в мэрии! Что ему отвечать, эти четверо блатных чинуш понятия не имели. Такого рода запросов никогда еще не поступало, и они послали за мной, может, я что-нибудь знаю по этому поводу, связались с администрациями соседних городов, пересмотрели все виды нормативных актов, но ответа так и не нашли. Сомневаясь, но зная вспыльчивый нрав Броньятуро, они дали разрешение при условии, что для этого имеются предпосылки. Предпосылкой, естественно, было то, смогу ли я сладить с этим делом. Я повидал будьте-нате, поэтому не трачу свои силы на подобные глупости. Я держал на складе оцинкованную урну, которая вполне могла сгодиться для этих целей, и с утра пораньше двинул в больницу, поместил ногу в урну и опечатал. А теперь ваш черед, – сказал он и протянул мне жеваный лист бумаги, который вынул из кармана пиджака.

Это было свидетельство о получении анатомически опознаваемого органа, в котором хранитель кладбища брал на себя и своих преемников обязательство по эксгумации вышеназванного органа с его последующим захоронением в могиле его владельца, нижеподписавшегося господина Броньятуро.

– Я должен расписаться?

– Расписаться и хранить, – уточнил могильщик.

– Вот теперь она вся ваша, – сказал он, забирая у меня свидетельство и показывая на урну. – Оставляю ее здесь. Потом перенесите, куда хотите, может, в покойницкую на металлический стол. В четыре я приду с Броньятуро хоронить его ногу. Подыщите любое местечко для небольшой ямы.

Я остался один. Хотя не совсем. Была еще нога, нога в прямом смысле, от щиколотки до колена, включая стопу. Диабет наградил ее гангреной, и ее без разговоров отрезали.

В полтретьего я отправился в библиотеку, разложил на столе свежие газеты, сразу не стал их читать, а пошел в сектор англо-американской литературы, потому что нога, стоявшая на столе в покойницкой, напомнила мне об одном из величайших моряков в литературе.

Там я достал «Моби Дика» и вернулся к письменному столу, листая страницы и прочитывая случайно попавшиеся отрывки, пророческие слова Илии, появление на шканцах капитана Ахава, на сделанной из полированной челюсти кашалота ноге, тело гарпунщика Федаллы, опутанное линем. Погибал Ахав наилучшим способом, который он мог себе пожелать, упрямо сражаясь и терпя поражение, вместе с ним гибли все моряки «Пекода», все,