Профессор Киппинг улыбается моей ошарашенной физиономии, а затем снова лезет в один из ящиков своего стола, чтобы вытащить тканевый мешочек и отправить его в мою сторону по столешнице.

– Здесь достаточно венецианских золотых дукатов, чтобы продержаться несколько недель. Если у вас вдруг закончатся деньги, у Альбрехта есть доступ к нашим хранилищам.

Огорошенная, я беру мешочек и взвешиваю его в своей руке: массивные монеты внутри позвякивают, приятно оттягивая ладонь.

– Не удивляйся так, Розали. Последние разы у нас не было возможности как следует подготовить вас к путешествиям, и даже сейчас время поджимает, но Орден не намерен постоянно закидывать вас в прошлое без гроша в кармане.

Лео уже говорил, что Орден всегда заботится о том, чтобы путешественники во времени не чувствовали финансовых ограничений в своих миссиях. Но сейчас я даже не подумала о деньгах! Стыд переполняет меня, а я еще считала себя готовой к предстоящей поездке, собрав в рюкзак нижнее белье и зубную щетку.

Я с благодарной улыбкой запихиваю мешочек поглубже в рюкзак, а когда распрямляюсь, мой взгляд, словно примагниченный, возвращается к портрету Селесты на письменном столе.

– А вы уверены, что Дюрер поможет мне?

– Я напишу ему записку с объяснением того, кто вы, и попрошу помочь вам в поисках Леопольдо. Когда вы встретитесь, думаю, достаточно будет упомянуть, что вы от Фредерика Мореля.

Дружелюбно подмигнув, профессор Киппинг опускается в кресло за письменным столом и принимается рыться в канцелярских принадлежностях. Пока он занят письмом, я делаю шаг назад, создавая немного пространства между мной и портретом Селесты. Он так сильно влечет меня, но пока нельзя поддаваться соблазну и прикасаться к нему: еще рано. Вместо этого еще раз проверяю рюкзак на предмет того, всё ли упаковала, хотя даже если я что-то забыла – уже в любом случае поздно. Это успокаивает меня: перебирать вещи и знать, что в этот раз я гораздо лучше экипирована, чем в предыдущие путешествия во времени. Наконец я достаю из кармана телефон и, прежде чем отключить его, набираю короткое сообщение для Лоры, предупреждая, что действительно отправляюсь в прошлое. Конечно, мне хотелось бы попрощаться с ней лично, но сейчас она хотя бы получит от меня голосовое или текстовое сообщение, да и Пауль все ей объяснит.

Проглотив угрызения совести, я прячу телефон во внутренний карман и принимаюсь застегивать рюкзак. Профессор Киппинг, похоже, тоже заканчивает со своим посланием для Альбрехта Дюрера и запечатывает его в конверт из плотной бумаги ручной работы, передавая его через стол.

– Пожалуйста, передайте ему мои наилучшие пожелания. Вы с ним быстро найдете общий язык и сможете отыскать Леопольдо. Что же касается моего брата…

Я не замечаю, как его голос становится все тише, пока совсем не исчезает. Я нахожусь слишком близко к портрету Селесты, лежащему на столе между нами, и не могу сосредоточить внимание ни на чем, кроме него. Возможно, я подсознательно поддаюсь его мощному зову, но слова профессора Киппинга отходят на второй план. Все, что я могу воспринимать, – это мерцающую поверхность масляного холста. Глаза Селесты искрятся, когда мои пальцы касаются картины, и тело сотрясает знакомым рывком. Рука втягивается в изображение, а затем и все остальное тело выбрасывает во временную щель, раскрывающуюся между слоями красок и лака.

А.Д.

У меня перед глазами так и стоит прекрасное лицо Селесты, пока я проваливаюсь сквозь время и пространство. Теперь, когда мне есть с чем сравнивать, могу с точностью сказать, что путешествовать через самостоятельно созданный портал куда приятнее. И пусть при этом я нахожусь во власти необъяснимой силы, швыряющей меня как мячик для пинг-понга, но по крайней мере это дает ощущение какого-то контроля. Сейчас же все идет наперекосяк, и у меня не получается держать голову ровно. Мой желудок в последний раз подскакивает к горлу, и водоворот времени наконец оставляет меня в покое. Я тяжело валюсь на пол брошенной куклой.

Сначала я вообще не могу воспринимать окружение – все силы уходят на то, чтобы восстановить дыхание. Это чем-то похоже на то ощущение, когда еда попадает не в то горло и дышать становится решительно невозможно: ты дергаешься, краснеешь и пытаешься побороть сумасшедшее головокружение. Краешком сознания я улавливаю приближающиеся шаги, но не решаюсь открыть глаза.

Немного успокоив дыхание и перестав чувствовать бесконтрольные вращения вокруг своей оси, решаюсь аккуратно приподнять голову и осмотреться. Я оказалась в деревенской комнатке, наполненной запахом масляных красок. Сердце невольно ускоряется: я даже не осознавала, как соскучилась по этому аромату, от которого мне сразу становится гораздо спокойнее.

Мой взгляд продолжает блуждать по затемненной комнате, пока в нескольких шагах от себя я не обнаруживаю две ноги в светло-голубых гетрах. Подняв взгляд, я вижу короткие брюки, обтянутый вокруг талии вамс и льняную рубашку, выглядывающую сверху из-под воротника. Без сомнения, я успешно приземлилась в компанию довольно молодого джентльмена, в личности которого мне не приходится сомневаться. Альбрехт Дюрер. Он выглядит точно таким же, каким я знаю его по автопортретам: длинные темно-русые кудри обрамляют узкое лицо с длинным носом и настороженными голубыми глазами, борода аккуратно уложена и закрывает нижнюю половину лица, а рот в удивлении приоткрыт. Он молча и совершенно неподвижно продолжает меня разглядывать, хотя дружил с Люцием и Фредериком Морелями. Видимо, мое падение к его ногам шокировало его гораздо больше, в отличие от Леонардо да Винчи, встретившего меня с удивительным спокойствием, когда я внезапно выпала из его картины несколько недель назад.

Предполагаемый Альбрехт Дюрер задыхается от шока, но все-таки протягивает руку. Я без колебаний цепляюсь за его ладонь и, слегка покачиваясь, встаю на ноги.

– Хм… здравствуйте, – робко произношу я. Возможно, это не самое элегантное приветствие в истории, призванное сгладить напряжение, но выражение лица Дюрера заметно расслабляется от звука моего голоса.

– Вы не галлюцинация? – осторожно спрашивает он. Его акцент звучит очень архаично и немного напоминает мне о шоуменах на средневековых рынках, которые коверкают произношение намеренно. Я поспешно мотаю головой.

– Меня зовут Розали Грифиус. Прошу прощения, что ворвалась без предупреждения.

– Альбрехт Дюрер, – чуть слышно отвечает он. Что ж, замечательно, по крайней мере я упала в ноги правильному человеку. Я улыбаюсь ему так радостно и дружелюбно, что он аж моргает от удивления. Затем мне в голову приходит, что профессор Киппинг специально написал для него письмо, которое все еще зажато в моей руке. Я протягиваю его Дюреру.

– Это для вас. С наилучшими пожеланиями от Фредерика Мореля.