– Мы находимся на Риальто, – объясняет мне Дюрер, следя за моим изучающим взглядом. – Посреди суверенной немецкой территории города.

– Суверенной территории? – хмуро переспрашиваю я.

Дюрер тоже хмурится.

– Это неофициальное название, но оно наиболее соответствует истине. В ста метрах отсюда располагается Фондако деи Тедески, место обитания всех торговцев, прибывающих в лагуну из районов к северу от Альп. А вот там, – он указывает рукой в нужном направлении, – Кьеза-Сан-Бартоломео, церковь немецких купцов, которые оказались на Дунае, а не на Большом канале.

Меня охватывает непреодолимое желание выйти и исследовать город, немедленно кинуться на поиски Лео, но, опустив взгляд на себя, тут же все понимаю. Черт возьми, я не смогу выйти за дверь в современной одежде! Я тогда соберу на улице все взгляды, а в худшем случае – буду арестована за разврат. Так что придется начать с поиска одежды этого времени, чтобы наилучшим образом слиться с толпой.

– Хм… Господин Дюрер…

Он с улыбкой оборачивается ко мне.

– Могу я попросить вас называть меня Альбрехтом? Мы оба – друзья Фредерика и вполне можем перейти на «ты», не находите?

Я с облегчением протягиваю ему руку.

– Розали. – И мы торжественно закрепляем знакомство рукопожатием. – Ах да, – тут же вскидываюсь я, чуть не забыв, зачем его окликнула. – Не могли бы вы раздобыть для меня платье? Боюсь, с гардеробом моего времени на улицу лучше не выходить. – Я опечаленно поглаживаю свои мягкие серые брюки с высокой посадкой, с которыми обычно надеваю тонкую водолазку: идеально для низких температур в Мюнхене двадцать первого века, но совершенно неприемлемо для Венеции 1507 года.

Дюрер окидывает взглядом мою фигуру так, словно только сейчас заметил мой странный наряд, и округляет глаза.

– И в самом деле! – сокрушается он. – И представить страшно, что сделала бы городская стража с женщиной в платьях для ног.

И пусть я прекрасно понимала его опасения, мне было сложно удержаться от закатывания глаз по поводу жестокости этого времени. И, дабы усмирить бесконечные мысленные рассуждения о несправедливости требований к женщинам, я подхожу к своему рюкзаку и вынимаю из кармана пухлый, набитый монетами мешочек, который мне перед путешествием вручил профессор Киппинг.

– Как раз на такой случай мне и выдали деньги, – объявляю я, взвешивая на ладони мешочек. Он полон монет, но я понятия не имею, какие в это время денежные отношения и насколько я богата. Профессор Киппинг сообщил, что этого хватит на несколько недель, но – хотя он заверил, что Дюрер знает доступ к хранилищам Ордена в прошлом, – я не хотела спускать деньги Рубинов направо и налево. Придется научиться как-то распределять бюджет.

– Можно? – спрашивает Дюрер и принимает из моих рук мешок, когда я киваю. На мгновение он заглядывает внутрь, и его лицо светлеет. – Фредерик, – вздыхает он. – Видимо, он и правда очень хорошо к вам относится. На эти деньги вы не только сможете купить себе приличную одежду, но и довольно долго жить без забот.

Хм… Раньше я обрадовалась бы красивой одежде, как во Флоренции, когда Лео заказал мне огромный гардероб со всем необходимым. Платья были великолепны, и в них я чувствовала себя принцессой, однако меня до сих пор терзает мысль, что большинство из них пришлось оставить в 1478 году. Хотя Пеппина и Глория наверняка нашли им применение, чтобы куча денег не оказалась выброшена на ветер. В Риме же я носила платья Галатеи, и это лишний раз доказало, что историческая одежда не обязательно должна быть сшита на заказ. Поэтому я расправляю плечи.

– Мне радостно, что не придется беспокоиться о деньгах, но не хотелось бы тратить большую сумму на одежду. Может, вы знаете места, где можно принарядиться подешевле?

Дюрер некоторое время задумчиво смотрит на меня, а затем его лицо светлеет.

– О, у меня есть отличная идея!

Он снова вкладывает мешочек в мою руку и сжимает мои пальцы на нем, а затем выбегает из комнаты. Я озадаченно смотрю ему вслед, пока он не возвращается с кучей ткани в руках, на что я вопросительно приподнимаю брови.

– Вы не можете отправить меня одного за одеждой для вас, иначе это обернется катастрофой. – Он нервно посмеивается. – Но если вы наденете на улицу один из моих плащей и головной убор, то вполне сможете сойти за юношу. Однако тогда вам придется молчать: у вас слишком звонкий голос.

Молчать… Что ж, это будет сложновато, но я приложу все свои усилия, если это позволит мне выйти в город прямо сейчас!

Гетто

Я и раньше бывала в Венеции. В десять лет мы с родителями и Паулем разбили палатку в кемпинге на материке и отправились в однодневную поездку в город Лагуны. Мне хорошо запомнились полчища голубей, преследовавших меня на крыше Сан-Марко, и огромные толпы туристов. Я ощущала себе такой крошечной, пока меня таскали по достопримечательностям, заставляя толкаться среди азиатских туристических групп и влюбленных пар, боясь упустить из виду свою семью. О, я до сих пор помню, как нам пришлось заплатить семь евро за баночку колы и как отец был возмущен этими ценами даже спустя годы, но нас с Паулем так долго мучила жажда, что у родителей не осталось другого выбора.

В это же время город выглядит совершенно иначе… Но очень похоже. Даже в прошлом торговый мегаполис привлекал людей со всех стран хотя бы тем, что мужчины здесь не носили шорты и сандалии с носками, любуясь мостом Риальто.

Альбрехт Дюрер ведет меня через Кампо-Сан-Бартоломео. Кампо, а не Пьяцца. В Венеции существуют значительные различия в том, что касается названий мест. Мы идем мимо шныряющих туда-сюда торговцев, узнаваемых по черной одежде, которые переговариваются со своими иностранными коллегами. Как и сказал Дюрер, до моих ушей долетает древний немецкий диалект, на котором говорит и он сам. Я держу голову опущенной, чтобы лицо затеняла широкополая шляпа, плотно закутавшись в черный плащ. Очень скоро я осознаю, что Дюрера в этом городе знает каждая собака. И мне лучше не привлекать к себе внимание, если я хочу сойти за юношу, пока мы не раздобудем мне подходящую одежду. Дюрера приветствуют со всех сторон, но он не останавливается, чтобы перекинуться с кем-то парой слов, а только дружелюбно кивает и каждым своим жестом показывает, что спешит.

– Фредерик ни словом не обмолвился, что вы тут настолько известны, – хриплю я, тщетно пытаясь сделать голос более низким. Дюрер горделиво расправляет плечи.

– Как я уже говорил, я сделал себе имя в Венеции. Когда я только приехал сюда, другие художники посмеивались надо мной как над деревенским мальчишкой с севера, который ничего не смыслит в колористике и композиции. Но я знал, что это скоро изменится, поэтому усердно учился, чтобы теперь мог конкурировать с лучшими мастерами в стране.