им православных церковных праздников ряд историков истолковал в том смысле, что в странствиях купец утратил правую веру и переметнулся в ислам. Действительно, в одном случае, чтобы вернуть отнятого у него индийским чиновником коня, Афанасий обратился к своему персидскому знакомому и тот уверил местных, что русский путешественник – мусульманин. Коня вернули, что Афанасий воспринял как чудо: «Таково Господне чудо на Спасов день. А так, братья русские христиане, захочет кто идти в Индийскую землю – оставь веру свою на Руси, да, призвав Мухаммеда, иди в Индустанскую землю», – добавил он, подчеркивая, насколько невероятным оказалось его везение без перехода в ислам[161].

Кроме того, Никитин сам пишет, что несколько лет, потеряв точный счет времени, постился вместе с мусульманами, празднуя Пасху в Рамадан. Однако именно осознание православным путешественником своей греховности, постоянные, хоть и не слишком удачные попытки соблюдать церковные обряды в точности, как на Руси, говорят нам о том, что тверской купец и не думал менять веру. Он прямо пишет об этом, говоря о невозможности возвращения на Родину через Аравийский полуостров – единственный в тот момент безопасный путь из Индии: «А на Мекку пойти, значит обратиться в басурманскую веру; ради веры христиане и не ходят в Мекку, так как там обращают в басурманство».

Другое дело, что кругозор Афанасия расширился, что он понимал соответствие разных вер и обрядов потребностям других народов и даже не думал их порицать. Это понятно: русскому человеку достаточно сложно превратиться в крестоносца и ненавидеть всякого, кто верит иначе. Но надо было постараться найти и себе оправдание, увериться, что Бог един и довольно молиться ему «во всяком чистом месте чисту». Это самооправдание у Афанасия не стало надменностью еретика, не убедило вполне его самого. Он до конца путешествия старался, понимая неизбежность ошибок, вернуться в цикл православного церковного года, и так же до конца остро, все более ясно осознавал свою греховность. – То есть оставался верным сыном Русской Православной Церкви, дающей право искупать стерегущие всюду прегрешения искренним покаянием.

Несгибаемый русский характер Афанасия Никитина разительно отличается от «нордических» добродетелей героев Запада, больше всего стремящихся «сохранить лицо», вернее – маску, которую героям пристало носить. Наш путешественник не только сомневается: временами он боится, более того – впадает в грех уныния, думая, что выхода нет.

Размышляя о пути домой из Индии, Афанасий признается самому себе, что дороги назад нет: известные ему пути перерезаны боевыми действиями: «Господи боже мой, на тебя уповаю, спаси меня, Господи! Пути не знаю. И куда я пойду из Индостана: на Ормуз пойти, а из Ормуза на Хорасан – пути нет, и на Чагатай пути нет, и на Бахрейн пути нет, и на Йезд пути нет. Везде смятение. Князей везде прогнали. … А иного пути нет никуда … Жить же в Индостане – значит израсходовать все, что имеешь».

Это честность, но не малодушие. Ведь нельзя же считать малодушием речь самого А.В. Суворова в Муттенской долине 18 сентября 1799 г. перед советом генералов армии, заманенной коварным союзником в Альпы, «чтобы ее раздавить». «Теперь идти нам вперед … невозможно, – говорил Суворов, согласно воспоминаниям участвовавшего в этом совете П.И. Багратиона. – … Идти назад – стыд! … Русские и я никогда не отступали! Мы окружены горами. У нас осталось мало сухарей на пищу, а менее того боевых артиллерийских снарядов и патронов. Перед нами враг сильный, возгордившийся победою … Победою, устроенной коварной изменой! … Нет, это уже не измена, а явное предательство, чистое, без глупостей, разумное, рассчитанное предательство русских, столько крови своей проливших за спасение Австрии. Помощи теперь нам ждать не от кого. Одна надежда на Бога, другая – на величайшую храбрость и высочайшее самоотвержение войск, вами предводимых … Мы на краю пропасти … Но мы русские!».

Собственно, ради этих слов, превращающих признание отчаянного положения в решимость победить, и произносит речь Суворов. «Мы русские! Клянемся в том пред всесильным Богом!» – отвечают ему генералы. «Надеюсь! Рад! – восклицает Суворов. – Помилуй Бог, мы русские! Благодарю, спасибо! Иного и не ждал! Разобьем врага! И победа над ним, и победа над коварством будет! Победа! С Богом!»[162].

Армия Суворова атаковала главные силы противника и разбила врага. А что же Афанасий Никитин, в одиночестве запертый боевыми действиями в Индостане? Ясно представив себе все опасности и погоревав, он двинулся домой прямо через ставку главного военачальника, чьи активные боевые действия сотрясали весь регион, делая пути домой непроходимыми.

Добраться до летней кочевой резиденции султана Узун-Хасана было нелегко. По дороге нашего героя занесло даже в Эфиопию. Марш Афанасия был невероятно скорым по сравнению с его путем в Индию. В городах по пути он задерживался на самый краткий срок, только чтобы немного восстановить силы и дождаться попутного каравана.

Отлежавшись 20 дней после морского похода в Ормузе, он на три дня остановился в Ларе, а 12 суток спустя был уже в Ширазе. Оттуда почти без остановок прошел в Езд, Исфахан и Кашан. В этом ключевом для его пути на Русь городе Никитин провел 5 дней. Надо было решить, возвращаться ли домой привычным путем, через Барферуж? Афанасий, не без понятных нам колебаний, решил, что нет, и пошел по дороге через Кум, Султанийэ и Тавриз в логово туркменского льва.

В ставке Узан-Хасана он остановился на целых 10 дней, «так как пути никуда не было». Путь по огромному персидскому султанату Узун-Хасана к его рубежам как раз был. Войска султана сражались на окраинах и за границами, успешно поражая турок-осман в Карамане, который столь внимательно описал незадолго до этого гость Василий. Из Тавриза через вассальные Узун-Хасану Армению и Ширван путь до Волги был вполне безопасным. А опасные низовья Волги можно было обойти степями, поднявшись затем вверх по Дону почти до границ Руси. Другим сравнительно спокойным путем была дорога от Тавриза через Грузию и от нее по морю в Крым[163]. Она позволяла обойти владения турок-осман. Очевидно, суть сомнений, заставивших Никитина думать, что пути ему никуда нет, была в чем-то другом.

Но зачем вообще Никитин появился в ставке султана, отнюдь не находящейся на перекрестке караванных путей? Можно предположить, что он имел какое-то поручение от мусульманских властей в Индии, но у тех для доставки вестей персидскому султану имелось достаточно своих купцов, а возвращаться в Индостан Афанасий явно не собирался. Логично подумать, что он хотел собрать информацию, которая будет интересна властям на Руси. Ведь было совершенно ясно, что Узун-Хасан представляет наибольшую опасность для державы осман, для тимуридов в Средней Азии и, главное, для хана