Все члены семьи рассаживаются по местам. Нахмурившись, со стальным выражением лица Данте держит курс на меня — быстрым широким шагом преодолевает расстояние до моего стула, к которому я почти намертво приклеилась, хватает меня за руку, рывком выдергивает из-за стола и тащит в центр комнаты, пока я еле-еле перебираю ногами. Он такой грозный, такой опасный, что у меня конечности напрочь отсыхают. Я чувствую себя безногим инвалидом. Ведь он так люто смотрит на меня. Боюсь. Чёрт, я боюсь его не хуже всемирного апокалипсиса. Он — мой личный конец света.

Присутствующие ещё пристальней, ещё холодней впиваются в меня взглядами, как лезвиями, когда вдруг замечают мой небольшой, но уже заметный животик.

— Кто наша гостья? — прыскает темноволосая женщина в белой жилетке из песца. Как я поняла, она — мать Данте, госпожа Лейсан собственной персоной.

Она первая осмелилась нарушить могильную тишину.

— Это Алиса, — Данте разворачивает меня лицом к семейству. Делает короткую паузу. Мой пульс пропускает удары, на мгновение останавливается. — Она… ждёт ребёнка. От меня.

Мертвая тишина разрывает хоромы обеденного зала. Все присутствующие будто по волшебному щелчку пальцев замирают, принимая образ мраморных монументов. Восковых фигур из выставочного зала, не иначе.

— К-как это? — первой оживает Аннета, распыляясь писклявым голосом. Мышиным таким писком, что режет слух острее шила. — А как же я? Как наша свадьба, договор?

— Всё в силе, — твердо цедит Данте, сдавливая мою трясущуюся и потную ладошку своей — ледяной и очень, очень сильной.

— Нет уж, — хмыкает Мирон. — Что происходит? — он скалится, будто акула, неприятный такой тип, и оборачивается к полноватому незнакомому мужчине. Его я не знаю. Но думаю, это тот самый лучший друг отца, его партнер. Отец Аннеты. И правда, они чем-то похожи с девушкой. Тот же царский взгляд, тонкие губы, цвет волос. Мужичок тоже блондин. Правда, фигуры у них разные. Слон и моська.

— Какого дьявола, брат? — голос незнакомца наполняется небывалой яростью, когда он обращается к отцу Данте. Ощущение такое, что вот-вот мужчина лопнет от злости, будто ядерная боеголовка снесёт всё живое с лица земли. — Это шутка, да? Очень смешно!

— Я сам ничего не понимаю, Вильмонт! Объясни же, сын! Что за ерунду ты нам несёшь? Надеюсь, это шутка?

— Нет, — он сильней сдавливает мою ладошку, так сильно, что мне становится больно. — Случайно вышло. Это случилось ещё до того, как я подписал брачный договор.

Что подписал? Договор? Чем больше я живу, тем запутаннее воспринимается мной здешняя суровая реальность.

— А ты уверен, что она беременна от тебя? — хмурится госпожа Лейсан.

— Нет. Лишь по подсчетам. Но когда ребенок родится, я это выясню. Ещё лучше, если мы сделаем неинвазивный тест ДНК на отцовство.

— Ну ты даёшь, брат! — в диалог встревает брат Данте. Он что? Он ехидно посмеивается, а я не вижу ничего смешного в сложившейся ситуации. Я чувствую себя так паршиво, будто это я виновата, что забеременела. Я вообще смутно помню конец той жаркой ночи. Данте ведь предохранялся? Или… Наверное, я чего-то не знаю. Презерватив лопнул. Единственный вариант. А я и не подумала выпить таблетку. Если бы знала… уберегла бы себя от проблем. А он куда смотрел? Чем думал? Не головой уж точно.

— Отправь её туда, откуда приволок! — гаркает мать. — Потом и выяснишь. Нечего ей тут делать.

— Не могу. Вы же сами знаете: если об этом узнает кто-нибудь из шавок Шамиля, она пострадает. И ребенок тоже. А он — наша кровь. Он — часть меня. Он — и наша семья тоже.

Аннета грациозно встаёт из-за стола и плывёт к Данте, будто лебёдка по озеру. Высокомерная, самовлюбленная. Эдакая царица жизни. Она очень близко подходит к мужчине. В ноздри бьёт терпкий запах дорогих духов. Её лицо как у фарфоровой куклы — белое, разукрашенной косметикой. Даже брови — и те искусственные. Она оттесняет нас друг от друга, разрывает наши руки. Теперь я чувствую убийственный холод, будто лишаюсь единственной поддержки и опоры, единственной защиты в логове мерзких змей. Красотка становится на носочки, касается плеча мужчины ухоженными ноготками и спрашивает твердым тоном:

— Ты любишь её?

Данте не медлит с ответом. Он бьет им меня наповал. В самое сердце. Оставляет там глубокий и уродливый рубец. На всю оставшуюся жизнь.

— Нет. Мне нужен лишь её ребенок. Та ночь была ошибкой.

Я пячусь назад. Будто получаю удар. Нет, серию беспощадных ударов по всему телу. От него. От того, о ком думала долгие и одинокие месяцы. Втайне надеялась, узнает. Придет. Заберет. Меня. Нас с малышом. И подарит мне другую жизнь. А вдруг полюбит? Не как разовую шлюху. Вдруг я действительно его зацепила?

Наверное, мои мысли — полный бред. Ошиблась я. Вот кто ему нужна — жена. Расфуфыренная богатая красотка. С его золотой яблони яблочко. А я дура наивная и набитая, раз смела, хоть и капельку, в бездне души, надеяться на чудо. Просто мечтать. Что я никогда больше не буду одинокой. Как и мой малыш.

Больно. Очень больно. Слёзы наворачиваются на глаза. Я сутулюсь, опускаю голову и кусаю кончик языка, чтобы телесная боль отвлекла от душевной. Не любит… А я вот забыть его всё никак не могу. Хоть и приказываю, насильно топчу внутри проклятые воспоминания о той ночи. Его сладкие губы, объятия, поцелуи и стоны. Вытравить хочется. Прямо сейчас ядом их залить, чтобы забыть подлеца!

Я здесь, чтобы исполнить свою миссию? Вот, значит, как? А потом куда меня денут, когда я рожу? Пристрелят, как щенка, и в мусорку бросят?

— Принесите контракт! — командует Мирон, вмешиваясь в разговор.

Через пару минут в комнату входит один из подчиненных и протягивает хозяину поместья красную папку. Все замолкают, пока мужчины вдумчиво читают договор. Я так и стою на месте, от нервов покусываю нижнюю губу, и напрягаю слух, пытаясь понять, о чём они там шепчутся. Ожидание угнетает.

— Здесь ничего не сказано о запрете на любовниц и многоженстве! — выдаёт отец Данте.

— Это чисто уважение. Ваше к нам. Я и не думал, что эти гадкие мелочи нужно вносить в пункт. Я полностью доверял тебе, Мирон!

— Это было до контракта. Та потаскуха обрюхатилась до нашего решения!

— Верно. Ты прав.

— Может, она вообще беременна не от моего сына.

— Пристрелить бы козу, и никаких проблем в огороде, — шикает Лейсан очень-очень тихо, но я слышу.

Боже, может, я просто уйду и они забудут обо мне? Я сама в полном не восторге от того, что нахожусь здесь. Но меня держат силой. Ещё и в чём-то обвиняют. Данте, зачем я тебе? Почему ты меня удерживаешь? Если называешь ошибкой.

— Значит, так, — выдыхает Мирон. — Брат, дорогой, от всей нашей семьи я искренне прошу у тебя прощения.

Жирдяй мнется, кривится, посматривая то на меня, то на Данте, то на своего лучшего друга. На меня он смотрит как на навоз. Он тяжело вздыхает и выносит свой итоговый вердикт: