– Мы сами не знаем.

Я подпирала ступней заднее колесико, чтобы платформа не скатилась по мосткам.

– А что с капитаном?

– Мы искали, – сказал Паук, – но там нет ни следа – ни его, ни остальных. Исчезли.

– Исчезли?

– Да, пропали. Слушай, платформа тяжелая. Ты нас впустишь или нет?

Гант не целился в нас – во всяком случае, прямо в нас.

– Это вряд ли.

– Как?

– Вы не знаете, что это за баба и откуда взялась. Ничего о ней не известно. Может, она зараженная или в ней сидит какой-нибудь жуткий космический паразит, который вырвется наружу и всех сожрет.

Пальцы Паука, сжимавшие ручки платформы, побелели. Если разожмутся, колесико раздавит мне ногу.

– Думаю, будь здесь капитан… – начал Гант.

– Ну, его тут нет. – Я чувствовала, как у меня горят щеки. – Мориарти оставил командовать меня, а не тебя. День выдался очень даже долгий и странный. Так что, если не хочешь обвинения в мятеже, ты нас впустишь. Сейчас же!

Двойной набор глаз заморгал на меня. Я впервые повысила голос в присутствии Ганта.

– Ладно-ладно. – Он опустил дробовик. – Что ты затрепыхалась?

Сердце у меня заходилось, но я не смела выдать скопившегося в горле нервного напряжения. Я твердо решила не дрогнуть при этой первой настоящей проверке моей власти. Паук бросил на меня любопытный взгляд – я не поняла, одобрительный или удивленный.

– Похоже, она не шутит, лягуха, – заметил он. – Посторонись-ка лучше.

Гант надулся на нас, выругался на родном языке и отступил с дороги.

– Ну, – сварливо буркнул он, – я вас предупредил. Если какое чудище станет рвать вашу грудь изнутри, ко мне не бегите.

Паук протолкнул платформу на последние пару метров до люка и остановил в трюме.

– Ты, – ханжеским тоном обратился он к Ганту, – пересмотрел слишком много фильмов.

Стоя на мостике корабля-кинжала, я обозревала стекавшиеся со всей Общности картины столкновений и гибели. История еще не знала таких масштабных схваток между флотами. Белые корабли разметывали боеспособные силы человечества и сметали всякое сопротивление.

– «Взгляните на мои великие деянья, – забормотала я, – владыки всех времен…»[3]

«Прошу прощения?»

Стоявшее у меня за плечом существо напоминало мохнатого многоглазого гигантского медведя. Аватара Кинжального флота, воплощение коллективного разума. Его слова проступали в моем мозгу, не колебля воздуха между нами.

– Цитата, – объяснила я. – Из старого стихотворения.

«Твоего?»

– Нет, много старше.

«Тебе не больно?»

– Из-за разрушений? – Я задумчиво обвела взглядом экраны. – Неприятно, но вы же объяснили, что по большому счету это во благо.

«Я подразумевал поэзию. Воин-поэт, должно быть, жалостное создание – его душа должна разрываться противоречиями непримиримой двойственности».

Я вздернула бровь.

– Вас заботят такие вопросы?

Зверь взглянул на меня россыпью глаз-самоцветов.

«Мы не правы?»

Вдвоем с ним мы стояли в рубке – посреди безупречно белой сферы. На возвышении в центре.

– Нет, правы.

«Так каким образом ты примиряешь необходимость насилия с эмпатией художника?»

Я смотрела на одну из стычек, разыгрывавшихся на внутренней поверхности сферы. Два белых кинжала рвали в клочья боевой крейсер Внешних. Изнутри его пробивались взрывы, сминался и раскалывался металл, мужчины и женщины умирали на сто мучительно неприятных ладов.

– Стараюсь об этом не думать.

«Отрицание?»

– Самосохранение.

«Ценой отказа от полного осознания последствий твоих решений?»

– Это свойственно человеку.

«Это объясняет вашу воинственную историю. Не говоря уж об осквернении окружающей вас среды».

Я оттопырила щеку языком и протяжно вздохнула. Нелепым казалось мне изображать здесь пару богов-олимпийцев, невозмутимо обсуждающих природу человечества перед лицом гибели тысяч людей.

– «Садовнику нет дела до стебелька травы, – процитировала я одну из самых популярных моих поэм, – лишь бы жил луг».

«Утилитарный подход?»

– Максимальное благо для максимального числа людей. Нужды большинства перевешивают потребности немногих.

«В таком случае мы с тобой согласны».

– Я и не сомневалась.

«Как и мы. Нам просто было любопытно, каким образом ты сочетаешь участие в уничтожении такого множества представителей своего вида с сочинением стихов, оплакивающих тщету войн».

Пора бы ему уже было заткнуться.

– Люди – сложные существа, – сказала я.

«Вы способны одновременно принимать две противоречивые точки зрения?»

– Пожалуй, так.

«Это многое объясняет в вашем видовом поведении».

Алексий Бошняк сидел на каменной лавке в пустой белостенной каюте. Архангел флота дыбился за его спиной на задних лапах.

– Вас бы следовало расстрелять как предателя, – сказала я.

Бошняк прищурился на меня из-за антикварных очков. Его волосы разлетались пухом одуванчика. Он так и носил мешковатый костюм с незашнурованными ботинками, и за левым ухом у него торчало неизменное стило. В последние мгновения нашей стычки со «Злой Собакой» он переслал этой заблудшей посудине все, что раскопал о Кинжальном флоте, Интрузии и стоящей перед нами угрозе.

– Предатель здесь не я.

– Хотите сказать – я?

– Вы видели донесения. Знаете, сколько народу поубивали.

Флот, разлетевшись со станции Камроз, встречал на своем пути сопротивление по всей Общности – и сокрушал его без ненависти и без пощады.

– Знаю. Это… неприятно.

– Неприятно?

Я пожала плечами:

– Мы не ожидали от людей такого сопротивления.

– От людей? – Бошняк вскочил бы на ноги, если бы медведь не удержал его огромной лапой за плечо. – Вы себя хоть слышите, Судак?

– Я делаю все для защиты человечества.

– Вы его убиваете.

Я поджала губы, а когда заговорила, голос мой звучал ровно:

– Вы знаете о драконах. Если позволить человечеству затеять новую войну, она привлечет их целую стаю.