– Она стара, – заметила Ломакс. – Ее могло забросить сюда сотрясением.

Гант замахал руками:

– А такое разве бывает? Ты же ничего не знаешь. Откуда она вообще взялась?

Я оглядела бесчувственное тело.

– С другой тарелки?

– Не знаю, не знаю, девочка, – поморщился Паук. – Скафандр на ней очень старый. Похоже, ему пара столетий. Настоящий антиквариат.

– И что? – обернулась я к нему.

– Такой редко увидишь, кроме как на коллекционной распродаже.

– Что ты хочешь сказать?

Он длинным пальцем почесал подбородок.

– Для таких больше не производят запчастей. И даже матриц для принтера не достать. Разве что за серьезные деньги.

– То есть она богата.

– Нет, – насупился он. – Богатая носила бы приличный скафандр. Не доверила бы жизнь древнему хламу.

Я готова была его придушить.

– Говори прямо.

Паук весь как-то скукожился и понизил голос.

– По-моему, она из Интрузии. – Он так покосился на неподвижную женщину, словно опасался говорить при ней. – И думаю, она пробыла там немало времени.

– А теперь ее выбросило сюда, как море выбрасывает обломки?

У нас на Второй городской о таких делах не слыхивали.

– Ну да. – Паук посторонился от тела. – Ее выбросило, а наших унесло.

У меня перехватило дыхание.

– Унесло?

Я слышала о пропавших при сотрясениях кораблях, но ни разу – чтобы с тарелки уносило отдельных людей.

Паук фыркнул:

– Если вы уверены, что они не спрятались где-то на базе… Куда, по-твоему, они делись?

– И моего отца?

Он поглядел на меня, прикусив губу, и отвернулся.

– Да, и его тоже.

Я сидела с аватарой «Тети Жиголо».

– Ты ведь должна была мониторить отца в момент сотрясения?

Грустный клоун возвел глаза к небу.

– Конечно, только что толку.

– Как это было?

– Не знаю, малышка, – пожала она плечами. – Только что все было тихо-гладко и вот уже пошло вразнос.

– А капитан? Его унесло?

«Тетя», как видно, задумалась.

– Вероятно, так.

– Вероятно?

– То, с чем мы здесь имеем дело, не повинуется фундаментальным законам природы нашей вселенной. Схватываешь мою мысль? – Она развела руками в перчатках. – Могу только гадать.

Я двумя пальцами прищемила себе переносицу.

– Хорошо, тогда я тоже попробую гадать. Сотрясение унесло наших людей и оставило эту женщину. Паук говорит, что скафандр у нее очень старый, а значит, она какое-то время провела в Интрузии. А если это действительно так, есть вероятность, что какое-нибудь будущее сотрясение вынесет обратно моего отца.

– Выглядит правдоподобно, звездное дитя.

– А предсказать эти сотрясения никак нельзя?

– Боюсь, что нет.

Я глубоко вдохнула.

– Тогда он, может быть, пропал навсегда.

– Возможно.

– Черт!

Я врезала кулаком по панели. У нас с ним только-только стали завязываться отношения. После моего возвращения из летной школы мы провели вместе не так много времени, но этого хватило, чтобы он начал мне нравиться. Я уже не видела в нем чужого и про себя пробовала считать его другом. Более того, раз или два даже назвала папой. Ладони жгло и покалывало, хотелось что-нибудь расколотить – чтобы выплеснуть злость.

Не надо нам было возвращаться в систему тарелок. Выяснив, что отец – завзятый разносчик, мотающийся год за годом по тому же кругу, мне надо было так или иначе убедить его двинуться дальше. Неужто я не сумела бы уговорить его подписать контракт в другом уголке человеческого пространства? Или уволочь за пределы Общности, чтобы торговать везде и всюду, до самого Звездного Обода? Лишь бы подальше от этого дурацкого нелепого артефакта.

Я даже не успела разыскать Мики. Мориарти до самой смерти дяди Калеба посылал ему деньги и меня спрашивал, не хочу ли я, раз уж мы зашли в систему, проведать Вторую городскую, но я отказалась. Я все еще злилась на сводного брата за предательство. Бросил сестру, оставил меня там одну. Он ведь не знал, на кого оставляет: могли быть работорговцы, а то и кто похуже.

Известие о смерти дяди Калеба я получила за несколько месяцев до выпуска из летной школы. После этого ничто не привязывало меня к нашей треклятой системе. С учетом всех обстоятельств мне следовало быть далеко-далеко отсюда. Это меня больше всего и бесило.

Ладно, провались и Мики, и покойный дядя Калеб. Я уже не девочка, и не важно, где мы есть. Глаза у меня по-прежнему разного цвета, но я больше не старьевщица, ползающая по опасным руинам в поисках артефактов, на которых наживется кто-то другой. Под моим управлением целый корабль. Мы потеряли важного члена экипажа, и мое дело – не дать команде рассыпаться, продолжать летать, пока не разберемся, можно ли его вернуть. А уж я, черт побери, постараюсь. Отец доверил «Тетю Жиголо» мне, и я его не подведу, даже если это значит смириться с потерей и продолжать игру с теми картами, что есть на руках. Контракт «Тети» старше меня. Она десятки лет шмыгала по периферии Интрузии, служа и страховочным канатом, и транспортом для баз, разбросанных вокруг аномалии. Они зависели от графика «Тети» – она доставляла новых специалистов и вывозила старых. Сколько статей и докладов было написано учеными в пассажирской кают-компании нашей старушки, между ящиков с концентратами и отслужившими научными приборами. И если Гант не врет, много издавна тлевших любовей вспыхивало (и много детей было зачато) в той же самой кают-компании.

Правда, Мориарти брал левые подработки по доставке нелегальных артефактов, но сама «Тетя Жиголо» была любима всеми обитателями района Интрузии, не ведавшими о ее левых делишках. Теперь она досталась мне, но была ли нужна? На что мне эта морока: выдерживать расписание и исполнять поставки – тем более теперь, когда отец, обеспечивший мне школу и работу, выдернут из нашего мира той самой космической аномалией, которая столько лет давала ему средства к существованию? Да, «Тетя Жиголо» была мне не нужна, но досталась именно мне, и я осознала, что вылезу из кожи вон, лишь бы она летала и дальше.

Едва эта мысль оформилась у меня в уме, я закрыла глаза в приступе экстаза. Мне запели тарелки – все двадцать разом. Я почти забыла, как это бывает. Мы уже два дня провели в системе тарелок, но они впервые достучались до меня. Эта причудливая нечеловеческая гармония отзывалась звоном в груди и животе. Точное значение их песни оставалось мне непонятным, но эмоции, пробужденные их голосами, были глубоки и ясны, так что я одновременно смеялась и плакала, вспоминая пропавшего отца и распростертые объятия умершей матери. Тарелки приветствовали мое возвращение домой, принимали под свою опеку и радовались нашему родству. Они пели мою песню – песню Корделии Па. Поплавком качаясь на волне рефрена, я видела себя парящей среди стайки тарелок – раскинула руки, растопырив пальцы, как оперенные орлиные крылья. Я с детства видела этот сон. Тогда я сбегала в него от жизни, а сейчас, наяву, возвращалась в него, как домой. Уходила я отсюда ребенком, малышкой Корделией с взъерошенным ежиком белых волос и разными глазами, а вернулась совсем другим, новым существом, рожденным из звезд и доброты отца, вплавленным в тело молодой женщины и странным образом держащим связь с древней техникой.