посмотреть. И вот в 16 часов бусин на месте нет. Все укатились далеко. У меня есть доказательство, что Кузен приходил к нам в наше отсутствие. Где-то в этот период, наверно, после эпизода с исчезновением продуктов, я стала думать о нем постоянно. Его имя, которое и не имя даже, преследует меня повсюду. В каждой комнате дома, на улице, в метро и даже в редакции. Я больше не принадлежу себе. Я – его. Он не дает мне покоя, он поселился в моем теле и в моей голове. Если бы я еще знала, когда он придет, но нет. Единственным фиксированным днем оставался вторник, посвященный математике, в которой он не случайно блистал, Габриэлю удалось вытянуть из него, что он был учителем в коллеже и даже в лицее, пока не решил изменить свою жизнь и посвятить себя социальной помощи детству. Этого еженедельного ритма ему какое-то время хватало, но очень скоро его визиты участились. Он мог нарисоваться до трех-четырех раз в неделю. Поначалу я отмечала даты его приходов крестиком в своем ежедневнике, пытаясь вычленить его предпочтения по дням, но зачем? Они все равно постоянно менялись. Бывало, он являлся в понедельник и приходил снова назавтра или только в пятницу. Этот способ держать нас под давлением работал безотказно. Как сейчас помню, я больше не могла. Сколько уже не были мы вчетвером? Только вчетвером, без боязни, что он явится? Не знаю. Пытаюсь подсчитать. Это было двенадцать недель назад, всего три месяца. Все равно что вчера. Мне, однако, кажется, что давно. Очень давно. Прошло десятилетие. Век. Может быть, два. Ну вот, я теперь заперта во времени без определенной хронологии. Но все равно нет больше ничего определенного. Днем и ночью мне страшно. Так страшно потерять Лу и Габриэля. Я должна урезонить себя. До этого не дойдет, успокойся. Мэтр Х. заверила: кузен не заберет у меня детей. Никто их у меня не заберет. Они останутся со мной, со мной и ни с кем другим. Не будет доверенной третьей стороны, понятно? Придется доказывать им, и ему, и социальным помощницам, что я хорошая мать. Но как? После всех этих месяцев карантина, которые Габриэль провел, прилипнув к компьютеру, нам пришло в голову записать его на обучение серфингу на каникулах, мы решили, что побыть вдали от нас с ровесниками пойдет ему на пользу. Национальный союз летних спортивных центров запросил у нас свидетельство об умении держаться на воде. Такой же документ мне нужен сегодня. Свидетельство об умении воспитывать детей. Быть матерью. Я должна представить им доказательства. Все возможные доказательства, чтобы развеять их сомнения, убедить, кто бы они ни были, гиены, кузены, шпионы. У меня их хватает. Есть меню, я составляю их много лет для няни, начиная с чистки свежих овощей и кончая блюдами, которые я готовлю с утра, перед уходом на работу, их надо только разогреть; есть речи, которые я написала к семилетию Лу и первому причастию Габриэля; есть поздравительные открытки на день рождения, которые я прячу среди подарков, все ласковые записочки, которые оставляю им, когда мне приходится уехать на очередной книжный салон или когда они отправляются кататься на лыжах с Александром, и другие, полные прелестных орфографических ошибок, которые они пишут мне, с тех пор как научились выводить заглавные буквы, я все их сохранила и датировала карандашом, останется только выбрать, вот, пожалуйста, например, подписано Лу в феврале 2020: Мамочка я люблю тибя ужасна больши неба, я так тибя люблю что ты не знаишь; а есть еще эсэмэски от Габриэля, его стихи и эмодзи тысячами, эмодзи сердечко, эмодзи цветочек, эмодзи поцелуй; и еще все их рисунки и все поделки к Дню матерей, «Домик счастья» с дверью из губки, зеркальце из фольги, консервная банка, выкрашенная розовой краской, чтобы держать поварскую деревянную ложку, и лошадка из втулок от туалетной бумаги с веревочными ногами, на концах которых висят капсулы неспрессо вместо копыт, и еще каштановый пирожок, который Лу лепила часами и из-за которого она плакала, так плакала, я уж думала, что никогда не остановится, потому что Габриэль спросил с насмешкой, что это за собачья кака, и действительно было похоже, а гитара, под которую они поют для нас по большим праздникам, «Песня Превера», которую они спели дуэтом на мои сорок лет, изменив слова. Да, я все пошлю в Защиту детства, фотографии, ксерокопии, видео и скриншоты. Я решаю позвонить мэтру Х., чтобы изложить ей мой план. К счастью, она снимает трубку после первого гудка. Выслушав меня, она говорит: Хорошая идея, Амели, но… Но как это докажет, что вы любите ваших детей? Вы, конечно, можете попытаться показать, что заботитесь об их благополучии, что вы их одеваете, воспитываете, ухаживаете за ними как полагается, можете гарантировать, что укладываете их не слишком поздно, читаете им сказки, готовите им вкусные блюда, кормите фруктами и овощами по пять штук в день, мясом, яйцами и рыбой, ограничиваете в сахаре и конфетах, можете составить список всех знаков внимания, которые оказываете Лу и Габриэлю, это не докажет, что вы не обращаетесь с ними дурно. И тем более что вы их любите. Любовь не доказывают. Не судьям, во всяком случае. Я слушаю Лору Х., оглоушенная. Я не согласна. Пульс, температура, давление, рост и вес: все можно измерить. В моем романе «Где-то прячется волк» я даже вообразила, что мать каждое утро измеряет цвет кожи своего сына с помощью образцов из «Леруа Мерлен». Так почему же нельзя измерить любовь? Действительно, есть попытки ее оценить, соглашается Лора Х. Когда убит молодой человек, сумма компенсации, выплачиваемой семье, варьирует в зависимости от степени их близости, и родители из кожи вон лезут, чтобы представить доказательства своей скорби, ссылаются на крепость уз, связывавших их с ребенком. Некоторые просят близких свидетельствовать в их пользу, другие показывают письма, из которых следует, как горячо они обожали своего сына или дочь. Иным, вот как вам, приходит в голову представить фотографии, на которых они смеются вместе в бассейне, в парке аттракционов или в ресторане. Но чего стоят эти документы? Все, знаете ли, зависит от интерпретации. Оплатить частные уроки своим детям, например, значит ли это вложиться в их образование или откупиться? Ее вопрос физически оцарапал меня. Это, должно быть, слышно в трубке, потому что Лора Х. говорит: Я понимаю ваше смятение, Амели, и я чувствую по ее голосу, что ей действительно меня искренне жаль.

* * *

Холодная и подпольная