методы преступны, — он указал на свое изуродованное лицо. — Заказчики таких преступлений всегда уничтожают исполнителей. Вы — татарин?

— Да, — чиновник несколько растерялся от неожиданной смены темы и догадливости подследственного.

— Стало быть, турецкий шпион. В будущем. Так же как я, сын итальянских родителей, непременно шпионю на Муссолини. Поэтому позвольте совет на прощание: не колитесь!

— Почему вы мне это советуете?

— Сознавшихся берегут, вдруг последует приказ о постановке показательного процесса. У них долгая агония. Я же бесполезен, меня быстро пустят в расход.

Следователь недоверчиво наклонил голову.

— Вы ищете смерти? Почему же не покончили с собой в камере?

— Родители были добрые католики. Самоубийство — страшный грех. Я не верил в Бога как истинный коммунист, но сейчас, на пороге… В общем, дождусь расстрельного взвода.

Он не смог расписаться правой рукой, замотанной тряпицей, неловко взял перо в левую.

О расстреле Артузова Ежов не преминул сообщить лично членам коллегии НКВД. Слуцкий, давно готовый морально к такому повороту дел, тем не менее ощутил потрясение.

— Абрам Аронович, — голос народного комиссара источал отеческое тепло. — Доложите товарищам, как иностранная разведка избавляется от чуждых элементов!

— Успешно, товарищ нарком! — отчеканил Слуцкий подчеркнуто бодро, не придя еще в себя от роковой новости. — Тщательной проверкой выявлено, что часть нашей зарубежной агентуры проникнута идеями троцкизма. Информация о предателях сливается полицейским службам капиталистических государств. Ревизионисты уничтожаются наймитами капитала.

— Весьма своевременная инициатива, товарищ Слуцкий! К утру жду справку о количестве изобличенных и уничтоженных изменников.

— Так точно, товарищ нарком!

Возвратившись с коллегии, начальник ИНО внутренне застонал. Вопреки обычаям большинства разведывательных служб, ему предстоит сдача негодных агентов вражеской контрразведке. Так поступать нельзя. Эти случаи предаются скандальной огласке и очень осложняют вербовку новых людей. Но если не выполнить обязательства, озвученные перед Ежовым, Слуцкий отправится вслед за Артузовым, Кариным и Штейнбрюком — разведчиками, казненными в один день.

Отправится на расстрельный полигон. По протоптанной дороге.

На нее уже ступили Ягода и Агранов, Мессинг и Кацнельсон. И многие другие.

Для чекистов, арестованных в Москве и Московской области, та дорога чаще всего заканчивается у поселка Коммунарка, на бывшей даче Ягоды. Раньше могилы копались лопатой, сейчас там работает экскаватор.

Слуцкий вздохнул и достал из сейфа расшифрованное донесение Париса.

В эту ночь желтый квадратик окна в кабинете начальника ИНО горел до утра. Глава разведки выбирал жертв из числа наименее нужных или наименее надежных сотрудников. Временно живых людей.

Глава 14. Ренегат

Понятия не имею, как самому изобразить контакт с Чеботаревым, оттерев и Лемке, и Дитмана. Полагаюсь исключительно на экспромт.

Демис дал список тухлых агентов, что будут принесены в жертву. Гроблю других, чтобы выплыть, успокаиваюсь самообманом, будто бы этим людям дана команда уходить.

В Берн катим вчетвером. Дитман за рулем собственного, весьма недешевого «Опель-Адмирала», меня усадил рядом. Дюбель и Лемке путешествуют сзади, причем по лицу нашего штатного водителя заметно, какого он мнения о шоферских талантах унтершарфюрера.

Объект операции назначает встречу в людном месте — около медвежьей ямы. Здесь всегда полно зевак с детьми. Он явно боится. Конечно, после рандеву с нами Чеботарев имеет возможность удалиться своим ходом и благополучно загнуться через часок-другой. Но, по крайней мере, на глазах у обывателей и полиции мы не применим интенсивные методы допроса.

— Обер-лейтенант! — голос Дитмана подчеркнуто официален, поэтому смущение и растерянность проступают в нем, словно матерное слово на стене, неумело закрашенное жидкой краской. — Как русский догадается, что мы — те, кто нужно?

— Начальству виднее, — весомо роняет мой шеф, тоже непосвященный в детали моего знакомства с Чеботаревым.

Через окна авто оглядываем публику у медвежьего зверинца. У всех фотография бывшего капитана ГБ, но я, естественно, засекаю его раньше других. Тот наверняка срисовывает дорогую автомашину с берлинскими номерами, седоков вряд ли может рассмотреть.

— Вот он. Герр унтершарфюрер! Предлагаю изменить план. Я отправлюсь к перебежчику один.

— Что вы задумали, Зулус? — нервничает Лемке.

— В остальном действуем по плану. Я узнал его. Наши пути пересекались. Без сомнения, перебежчик опознает меня.

Эсэсовец торопливо раскрывает портфель. Ну конечно же! Портативный диктофон. Как усмирить его рвение?

— При всем уважении… Русские отстают от нас на десятилетия, но о спецтехнике представление имеют. Насколько помню этого типа, разговор будет непрост.

Лемке, более сообразительный, догадывается первым.

— Вот почему полковник ничего не сказал… Объект знает Зулуса в лицо.

— Как вы познакомились? — подозрительно вякает Дитман и тут же получает отпор.

— Секретная операция. Разглашать подробности запрещено.

Спутники дисциплинированно молчат, и я проникаюсь благодарностью к немецкому порядку. Es ist verboten! А раз запрещено, то и допытываться не будут. Кто-нибудь из моих русских друзей в подобной ситуации непременно ткнул бы локтем в бок: «Да ты че! А ну, колись! Ладно тебе! Мы ж никому не скажем…»

Пока начальство пребывает в раздумьях, распахиваю дверцу и двигаюсь навстречу авантюре, прокручивая в уме возможные сценарии. Большинство сценариев мне не нравится.

Приближаюсь. Чтоб сюрприз вышел как можно неожиданнее, а предатель не успел подготовить маневр, обхожу его скамейку по большой дуге. Чеботарев восседает нога за ногу и швыряет хлебные лохмотья голубям, при этом зыркает по сторонам. Не предполагал, что культурный немец подберется через газон и кусты. Для вящего эффекта говорю по-русски:

— Добрый день, Виктор Алексеевич!

— Ты-ы?!

Он роняет батон, голубиное счастье целого дня, и сует руку в правый карман. Ну не верю, что спрятал там маленький пистолет. В легком летнем костюме даже полкило металла очень заметно, да и посреди Швейцарии с нелегальным стволом…

Я демонстрирую пустые руки, держу их на виду.

— Поверьте, беспокоиться нечего. Если бы я опасался разоблачения, ткнул бы шилом в затылок, потом справился о здоровье. Не возражаете, если присяду? Денек-то какой! Погода шепчет не убивать, а беседовать.

Ренегат чуть успокаивается. Его голова совершает полуоборот в сторону «Опель-Адмирала».

— Ясно мне это. Тебя Абвер пасет. Значит, у них на глазах меня не грохнешь.

Если б все было так просто!

— Могу. Но не буду. Мои шефы желают выкупить список советской агентуры. По сдельному тарифу.

Чеботарев утратил сходство с кавказским донжуаном. Лицо нездорового оттенка, под глазами залегли синие круги — следы нервов, недосыпания, быть может, какой-то болезни. И, конечно, пропала непрошибаемая уверенность в себе, что брызгала в Казани во все стороны. Но наглость осталась.

— А вот я… С тем же тарифом сдам агента Париса!

— Не получите ни марки. Я открылся Мельнику еще на советской стороне и добросовестно работаю на Абвер.

— Ой ли? — щурится бывший капитан. — Вот так сразу? Комсомолец, орленок дяди Яши?

— А что вы хотели? Преданности до гроба? — я завожусь вполне искренне. — Начиналась операция спецгруппы Серебрянского с привлечением его ученика. Какого хрена вы