А у меня есть мое государство? Советский Союз? Где дуболомы-карьеристы уморили маму, чтоб только придать достоверность наспех скроенной агентурной легенде? Где брошены за решетку все, кому верил?

Помнит ли меня брат? Разве что за велосипед, что доставался ему на покатушки очень редко. Какими словами вспоминает отец? Часто вижу его лицо, смеющееся или неподвижное, как на старом фото. У нас был совсем небольшой фотоальбом, я выучил каждую карточку.

Воскресенье. Не пойду на службу. Отчитываться за операцию перед Абвером обязан Лемке, и мне плевать, что он застрял в госпитале в Берне из-за желудочного кровотечения. Но есть приглашение, от которого невозможно отказаться.

Граф сегодня какой-то особо торжественный и задумчивый. Никуда не спешит. В его апартаментах пылает камин, хоть на улице августовская теплынь. У немцев вообще странная тяга к огню, горят ли дрова, ночные факелы или книги. Покровитель требует подробностей о заключительном дне в Швейцарии.

— Вся операция сложилась не по плану, начиная от болезни Лемке. Во-первых, из-за его нездоровья мне пришлось самому справляться с Дитманом, амбициозным сопляком.

— Между тем, Тео, он из хорошей семьи и ему уже двадцать шесть.

— Выглядит на двадцать, мыслит на шестнадцать. При всем уважении к его семье и предкам.

— Ясно. Продолжайте.

Я потягиваю коньяк из хозяйских припасов. Нервы сдают. Наверно, какая-то защитная часть моего мозга показывает по ночам очень домашние сны, чтоб отвлечь от мерзости дней. Коньяк тоже неплохо отвлекает.

— Потом увязался англичанин. Я думаю, Чеботарев надумал-таки нас обставить.

— Англичанин? Он ехал за вами от самого Берна?

— Представьте — да. На самой неприметной машине, что можно придумать — «роллс-ройсе», — что сами катились на роскошном «Опель-Адмирале», лишний раз не напоминаю, ибо его владелец из хорошей семьи и вне критики. — На месте я отправил Дюбеля сторожить, а сам с Дитманом перетащил русского в кузов. Там наш юноша сломался.

— От методов допроса?

— Раньше. Когда я предложил отрезать у русского пикантную часть. Очень помогает клиенту проникнуться, что дело дрянь и лучше не злить задающих вопросы. Метод Абвера.

Граф соглашается. Не удивлюсь, если он сам писал инструкцию по интенсивным допросам.

— Дитман прыгнул из кузова и вывернул завтрак на траву. А я приступил к делу. Только времени было мало, прозвучал выстрел.

Мой собеседник налил коньяк, греет рюмку. В другой руке аристократически дымит сигара. Я тоже последнее время больше курю. Все нервы, нервы.

— Потрясающий выстрел, Тео. С трех сотен шагов да из незнакомой винтовки пробить шину движущегося авто — это просто невероятно. Но как же вы так быстро выпотрошили Чеботарева?

— Спросите Дитмана. У него был диктофон для записи допроса.

— Спросил. Вышел конфуз. Молодой человек был настолько шокирован, что забыл включить его.

Развожу руками. Что тут скажешь: хорошая семья — это еще не все для разведчика.

— У нашего друга из госбезопасности был при себе список, зашифрованный нехитрым кодом. Я сделал так, что он открыл мне код.

— Понятно. А где оригинал?

— Простите, я уничтожил все лишнее.

— А в его номере?

После экзекуции я вернулся в Берн и вселился в гостиницу, где останавливался покойник. Там его ключом без труда открыл комнату и не обнаружил ничего интересного, кроме тринадцати тысяч марок, очень полезных в хозяйстве.

— Ничего. Ни документов, ни денег. Одежда, белье, бритвенные принадлежности. Осмелюсь спросить: список Чеботарева представляет ценность?

— Конечно! Троих удалось задержать, работающие под дипломатическим прикрытием взяты под наблюдение.

— Из девятнадцати? Не густо, герр граф.

Он иронично вздергивает бровь.

— Столько за одну операцию — не густо?! Вы, оказывается, максималист. Увы, большинство исчезло за день-два до прихода Гестапо.

— Из чего напрашивается вывод: русские успели узнать о предательстве и оповестить своих, пусть и не всех.

— Именно, мой мальчик! Если бы английский конкурент не торговался с капитаном до посинения, результат был бы весомее. Но, — Валленштайн со значимостью понизил голос, — операцию решено считать успешной. Гейдрих лично приказал отметить исполнителей.

— Дитмана?

— Конечно. И тебя. Хоть ты не его человек. Можешь не вскакивать с криком «хайль Гитлер», наша награда будет особого свойства. Говоришь, Чеботарев пробовал шантаж?

— Пытался.

Граф делает в воздухе круговое движение рюмкой виски. Наверно, оно означает: «Я же предупреждал».

— Думаю, Теодору Нейману и Зулусу пора исчезнуть навсегда.

Понимаю, что речь идет только о перемене имени, но живот как-то нехорошо стягивает.

— А вместо?

Граф медлит и как-то неподдельно грустит.

— Не знаю, слышал ты или нет… Мой кузен Отто и его сын Вольдемар два месяца назад разбились в Силезии.

— Соболезную.

— С тех пор род Валленштайнов грозит пресечься. Я перенес нехорошую болезнь в двадцатых. Счел ее карой за распутный образ жизни. С женщинами встречаюсь, но детей у меня не будет никогда.

Повторно произносить «соболезную» смешно по поводу сифилиса, поэтому лишь склоняю голову в печали за нерожденных графских отпрысков.

— Я долго присматривался к тебе, Тео. Даже внешне ты немного напоминаешь погибшего племянника, хоть он старше. После бернской операции я уверился окончательно.

Выслушиваю его предложение и ушам не верю. Оказывается, Вольдемар много лет пребывал за пределами Рейха, практически не имеет здесь контактов, забывчивость при встрече с «друзьями детства» списывается на частичную амнезию при аварии.

Еще плюсы: баронский титул, унаследованный от погибшего отца, звание унтерштурмфюрера СС и должность в СД… В это сложно поверить! А, сюрпризы не кончились, предстоит обладание микроскопическим фамильным поместьем, благодаря которому мое титулование звучит длинно и чрезвычайно пышно: барон Вольдемар фон унд цу Валленштайн… Потрясающая карьера для советского комсомольца!

Ложка дегтя также припасена, хоть «дядя» о ней не заикается. Мне предстоит жизнь под чужим именем и фамилией, и есть два человека в СС, точно знающие о метаморфозе Неймана в фон унд цу Валленштайна. Я вынужден быть преданным «родственнику» и Гейдриху под угрозой концлагеря!

— Зато НКВД лишается возможности шантажировать тебя отцом. Посмотри правде в глаза. Он может быть мертв, но ГБ скроет его смерть и все равно примется угрожать. А даже если жив, он в большевистских лагерях. Прими как факт и смирись: они убили всю твою семью. Я предлагаю войти в нашу… Да, она невелика. Ты и я. Женишься, появятся дети — нас станет больше. Итак?

Вместо ответа подхожу вплотную и обнимаю его. Даже слегка располневший после СССР, он все равно маленький и узкий. Враг, нацист, антисемит, по большому счету — изрядная сволочь… И одновременно единственный, кто по-настоящему добр ко мне. Пусть даже за доброту этого эсэсовца придется очень дорого заплатить.

Вообще-то, складывается парадоксальная ситуация. В стане противника мне подготовили наилучшую легенду, что только можно представить.

— Итак, унтерштурмфюрер, вы исчезаете из Абвера. Более того, там не сохранится ни единой бумажки ни