Отечественная война 1812 года принесла Платову славу лихого казачьего предводителя и нарекла «вихорь-атаманом». Но все его великие «деяния» в последующей литературе оказались окутаны легендами и просто вымыслами, а то и прямыми умолчаниями. В ореол беспримерной воинской славы донского вождя плохо вписывались многие факты его взаимоотношений с другими видными военачальниками, также оказавшимися озаренными «вечной памятью двенадцатого года». Поэтому попробуем посмотреть на хорошо известные события 1812 г. с этой точки зрения.

При отступлении русских армий в первые месяцы войны под тяжестью огромного численного превосходства войск Наполеона на долю Платова и его полков первой выпала честь вступить в боевые столкновения с противником и одержать первые блистательные победы при Кареличах, Мире и Романове. Казачий корпус атамана отличился и в боях под Смоленском. В этот период в рядах русской армии возникло недовольство тактикой отступления, проводимой главнокомандующим М. Б. Барклаем де Толли. Груз старых личных обид и предубежденность против иностранцев привели и Платова в ряды военной оппозиции. Причем он не ограничился кулуарной критикой, а при встрече с Барклаем публично сделал весьма резкое заявление: «Видите, на мне одна шинель. Я не надену русский мундир, он для меня позорен». Эта демонстрация чувств мало способствовала взаимопониманию между двумя высшими военачальниками и, вероятно, стала не последней причиной при отстранении атамана от престижного в глазах генералитета командования арьергардом русской армии.

Правда, накануне Бородинского сражения прибыл новый главнокомандующий ― М. И. Кутузов. Но это назначение вряд ли обрадовало Платова. С кампании 1809 г. против турок у атамана с ним не заладились взаимоотношения. Этот факт замалчивался большинством историков. Обычно рисовалась идиллическая картина 1812 года: Платов ― верный сподвижник светлейшего князя Кутузова. Хотя реальное положение дел было совсем иное.

В Бородинском сражении Платову в подчинении из двадцати пяти казачьих полков фактически оставили лишь пять. Его уменьшившийся отряд совместно с 1-м кавалерийским корпусом генерала Ф. П. Уварова в самый драматический момент битвы совершил рейд против левого фланга противника. Причем о результатах этой диверсии историки спорят до сих пор, поскольку Платов и Уваров оказались в числе немногих генералов, не получивших никакой награды в этот день в силу крайне низкой оценки их деятельности главнокомандующим. «Казаки, ― писал он в донесении царю, ― в сей день, так сказать, не действовали». Тень, брошенная М. И. Кутузовым на поведение атамана 26 августа, доставляла затем большие трудности нескольким поколениям биографов, предпочитавшим не замечать или обходить стороной этот неудобный факт. На самом деле, в этом Бородинском эпизоде много противоречий. Именно сам Платов выступил инициатором кавалерийского рейда в тыл противника после проведенной после его приказа разведки местности. Но для выполнения предложенной операции было выделено ничтожно мало сил ― у генералов Платова и Уварова имелось примерно 4,5 тысячи сабель. При отсутствии единого командования и четко поставленного приказа, нельзя было рассчитывать на какие-то сверх эффективные действия. Русская кавалерия в этот день сделала то, что смогла ― в один из самых ключевых моментов сражения она оттянула своими действиями на себя до 15 тысяч солдат армии Наполеона и тем самым отсрочила на 1 час французскую атаку на батарею Раевского. Русское же командование получило передышку для перегруппировки сил. Можно указать и на другой факт, противоречащий тезису о «бездеятельности» казаков. В этот день казаки захватили до 500 пленных. Всего же общая численность французов-пленных в этот день едва ли достигала одной тысячи человек.

Все это заставляет поставить под сомнение версию Кутузова и искать иные объяснения. Тем более что ряд осведомленных современников прямо указывали на давние неудовольствия главнокомандующего и мстительное отношение к Платову. Об этом свидетельствуют и последующие события. Кутузов назначил атамана сразу после Бородино командовать арьергардом и через два дня отстранил с обидной формулировкой «за быстрое отступление». На военный совет в Филях полного генерала М. И. Платова забыли позвать, хотя там присутствовали лица, имевшие чины полковников и генерал-майоров. Уместно вспомнить, что, например, А. В. Суворов под Измаилом в 1790 г. не забыл пригласить на аналогичный совет молодого казачьего бригадира Платова вместе с генерал-майором М. И. Кутузовым. После оставления русскими войсками Москвы, донской атаман был лишен командования казачьими полками, и ему приказали собирать лошадей для кавалерии. Такое поручение для старейшего боевого генерала было явно унизительным.

В период нахождения русской армии под Тарутино, в различных кругах стали усиленно циркулировать слухи о пассивности казаков и о том, что их атаману якобы делались от имени Наполеона предложения о переходе в стан французов. Это явно свидетельствовало, что тучи над Платовым сгущались. Нетрудно было предугадать и следующий шаг Кутузова ― удаление его из армии. Но казачий предводитель оказался не таким уж простодушным генералом-пьяницей, как его изображали в некоторых мемуарах. Даже «неудовольствия» кутузовского штаба он сумел обратить в свою пользу. Помог ему в этом его старый друг по кампании 1807 г. генерал Р. Вильсон, прибывший в Главную квартиру как британский представитель в русской армии. Кутузов не любил англичанина, но вынужден был с ним считаться.

«Брат Вильсон» (платовское выражение), прибыв в армию, застал своего боевого товарища «безо всякой команды и удаленным от тех, кои почитают его равно как отца, так и начальника», а также пребывавшего «чуть ли на пороге смерти от огорчения и обиды». Английский генерал стоял «на одних квартирах» с Платовым, часто у него обедал. Атаман подарил ему скакуна, снабжал вином и провизией с Дона. Новые акции недоброжелателей против Платова неизбежно имели бы уже международный оттенок. В этом случае нетрудно было предугадать негативную реакцию Александра I. Опытный царедворец и мудрый дипломат, Кутузов это отлично понимал. Казачий предводитель оказался под английской защитой и стал недосягаем для новых уколов.

Почувствовал это соотношение сил и сам Платов. Не случайно в этот момент странная эпидемия подкосила казачьих начальников ― все полковые командиры вдруг сказались больными. Эта акция явно смахивала на демонстративную забастовку. Превосходно зная правила закулисных игр, на запрос Главнокомандующего о причинах этого массового заболевания, атаман не столько старался отвести от себя возможные обвинения, сколько давал понять, на каких условиях он готов пойти на мировую, а именно ― возвращение начальствования над казаками. Вот его ответ: «Ваша светлость! Примите истинное мое перед вами оправдание: первое то, что не командую ими, второе, что я по одним слухам знаю, кто в какой части находится. Полки казачьи ко мне не относятся рапортами и никто не дает знать, куда какой полк определен и под чьим командованием я не сведом». Кутузов без труда уяснил скрытый смысл и понял необходимость компромисса.

Посредником между конфликтующими сторонами выступил все тот же Вильсон, о чем недвусмысленно свидетельствовал его дневник. Об этом же он писал в письме к императору: «Князь Кутузов согласился дать генералу Платову соответствующую команду. Мера сия восстановит атаманово здоровье, которое действительно снедалось уязвленным чувством, и я уверен, сие будет иметь для службы Вашего Величества блистательные и полезные следствия». Уже 23 сентября Кутузов гласно заявил в приказе по армии о намерении создать отдельный казачий корпус (10–12 ополченческих донских полков, прибывающих к армии) для действий «на коммуникации неприятельские» и это новое кавалерийское соединение «доверить генералу Платову».