Сохранились на этот счет многие свидетельства современников, правда они, исходя из общепринятых тогда общеевропейских представлений, квалифицировали действия казаков, как грабеж. Весьма примечательны в этом отношении мемуары графа А. Ф. Ланжерона, в которых он вспоминал поведение в Молдавии казачьих полков и их командиров в 1809 г.: «…ради грабежа наши легкие войска уменьшались почти наполовину. Каждый начальник посылал от своего полка целые отряды на Дон с награбленным добром». Можно также привести нестандартную характеристику, составленную до начала кампании 1812 г. французским разведчиком капитаном де Лонгрю на казачьего генерал-майора П. М. Грекова: «Человек очень храбрый, очень предприимчивый, руководит обыкновенно опасными экспедициями авангарда… Грабитель». Такая «громкая» слава о казачьих командирах в то время очень быстро докатилась и до берегов Сены. Не случайно, даже Наполеон спросил в 1810 г. у пребывавшего в Париже царского флигель-адъютанта полковника А. И. Чернышева: «Много ли грабили в Турции наши генералы?» Получив, вполне естественно, отрицательный ответ от русского офицера, французский император примирительно заявил, что он все-таки не отваживался бы отвечать «за начальников нашего авангарда и за наших полковников-казаков».

Среди многочисленных воспоминаний об эпохе 1812 года также можно найти упоминания о казачьих грабежах и даже о причастности к ним высших казачьих начальников, включая легендарного донского атамана М. И. Платова. Так, генерал А. П. Ермолов, характеризуя ситуацию после оставления русскими армиями Смоленска, писал: «Платов перестал служить, войска его предались распутствам и грабежам, рассеялись сонмищами, шайками разбойников и опустошили землю от Смоленска до Москвы. Казаки приносили менее пользы, нежели вреда». Другой, не менее осведомленный очевидец, адъютант главнокомандующего М. И. Кутузова А. И. Михайловский-Данилевский, даже попытался уточнить некоторые детали: «…меня уверяли достоверные люди, что Платов посылал на свой счет грабить деревни и села, и отправлял на Дон несколько обозов с похищенными таким образом вещами». Слухи о распространении мародерства в армии достигли Петербурга и обеспокоенный Александр I прислал листы с особой формой присяги (клятву не покидать воинские ряды, не обижать обывателей, не грабить), а кроме того, предложил М. И. Кутузову принять целый комплекс строгих мер и объявить войскам по этому поводу императорский приказ.

Среди редких работ, в которых эти вопросы так или иначе рассматривались, мы смогли отыскать всего одно упоминание о случае расстрела в 1812 г. казака за грабеж. Видимо, даже воинской полиции не удавалось поймать с поличным лихих степных наездников, или же начальство смотрело сквозь пальцы на эти факты.

В 1812 г. казаки официально получали, находясь в походе, жалованье и фуражное довольствие, но на практике деньги нередко присваивались полковыми командирами. Кроме того, при отсутствии централизованного снабжения, казаки зачастую были предоставлены сами себе и, заботясь о пропитании, недостаток в продуктах и фураже восполняли прямыми поборами с населения, что проявлялось и в крайних формах. Среди казаков бытовал и негласный обычай, согласно которому в военных условиях было допустимо любое поведение. Да и командование полагало, что на войне казак сам себя всегда прокормит, поэтому и нет нужды заботиться о его пропитании. Особенности иррегулярных войск хорошо представлял себе и главнокомандующий М. И. Кутузов. Так, в связи с окончанием кампании 1812 г. и переносом военных действий за русскую границу, он писал атаману М. И. Платову: «По вступлению в край Прусский прошу Ваше сиятельство предписать, под опасением строжайшего взыскания, всем в команде вашей находящихся казакам, отнюдь не грабить, и вообще никаких не причинять обид, ибо в противном случае сие не только сообразно будет с видами моими, но и совершенно противно воле государя императора». Надо сказать, что ссылка на возможное Высочайшее неудовольствие привела к желаемым результатам. В заграничных походах случаи мародерства среди казаков стали крайне редкими. Но, во избежание лишних соблазнов, иррегулярные войска не ставились на постой в дома иностранных обывателей, даже в городах они ночевали под открытым небом на биваках, что и запечатлели многие европейские художники, рисовавшие казаков в тот период.

В практике 1812 г. было очень трудно определить случаи мародерства, особенно на заключительном этапе кампании, когда в основном в руки казаков попал колоссальный обоз наполеоновской армии (10–15 тысяч повозок) с награбленным в Москве имуществом. Стало практически невозможно отличать отбитые у противника вещи от награбленных. К чести иррегулярных начальников надо отметить, что они не допускали ни малейшего отягощения захваченным имуществом даже вьючных лошадей и строго за этим следили (иногда отдавали и приказ сжечь взятую добычу). Казаки оставляли у себя лишь деньги и часы (они особенно ценились), все остальное очень быстро старались продать маркитантам или местным жителям. В период непродолжительных остановок или сразу после боя у мест стоянки войск стихийно возникали импровизированные рынки, где казаки играли (в качестве продавцов) не последнюю роль. В частности, мемуаристы упоминают о возникновении особенно больших торгов под Тарутино, в освобожденной от французов Москве, в лагере корпуса генерала Ф. Ф. Винцингероде. Любопытные воспоминания о такой торговле оставил А. Х. Бенкендорф: «…мой лагерь походил на воровской притон… Золото и серебро в этом лагере обращалось в таком изобилии, что казаки, которые могли только в подушки седел прятать свое богатство, платили тройную и более стоимость при размене их на ассигнации».

Он также писал о том, что «вся добыча, взятая в Москве, досталась казакам». Наглядный пример казачьей психологии, ориентированной на добычу, привел в своих записках князь С. Г. Волконский. В его отряд после труднейшего перехода пришла весть о том, что в нескольких часах пути находится французский обоз с казной Наполеона. «Захватить бы его, ― вспоминал он, ― было славное дело, но полагал, что по усталости лошадей и людей двинуться туда было бы им не по силам. Собрал отряд и объявил им, что там будет хорошая пожива. Слово “казна” имело магическое действие на моих казаков. “Ведите нас туда, ― в одно слово от всех”. Но отряд прибыл к месту с опозданием ― обоз уже далеко ушел. Все его подчиненные переживали неудачу, сам же С. Г. Волконский оказался рад такому обороту, ибо “с кошельком полным худ был казак в бою”».

В источниках встречаются прямые свидетельства того, что при разделе добычи в 1812 г. действовали «дуванные» правила. Так, полк М. Г. Власова отбил у противника в 1812 г. золота на два с половиной миллиона рублей и все современники высказывали уверенность, что полковой командир получил значительный капитал и стал весьма состоятельным человеком. В дневнике и письмах за 1812 г. британского представителя в русской армии генерала Р. Вильсона несколько раз появлялись упоминания как об общих суммах на полк, так и о денежных паях, достававшихся каждому воину. Например, в одном из писем от 4 октября 1812 г. есть следующая запись: «Казаки теперь будут иметь много случаев приобрести большую добычу. В одном полку досталось более, нежели по 100 ф. ст. (фунтов стерлингов) на человека; но один из татарских полков приобрел большое доверие, представив в распоряжение атамана знатное количества серебра и золота, награбленного неприятелем в церквах и переплавленного». Осталось правда абсолютно неясным, как в переплавленном металле татары (мусульмане или буддисты?) определили его церковную принадлежность. Р. Вильсон сделал запись со слов Платова, это была как бы его официальная версия. Мы же можем предположить, что этот дар и являлся атаманским паем в добыче.