Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дойдя до дома, где я жил, я не остановился, а решил продолжить прогулку, свернув налево по Десятой улице. Здесь дорога слегка подымалась в гору, и мандариновые деревья уже не росли — только белая пыль на асфальтовой мостовой и тротуарах. Ни машин, ни прохожих поблизости не было видно, и я снова удивился расточительству городских властей Тусона, соорудивших тротуары в таком безлюдном районе. В Америке тротуары на небольших улочках, даже в центре города — это скорее роскошь, чем правило.
Итак, продолжал я размышлять, похоже, что у меня могут быть два пути, чтобы добраться до компьютера с моим адресом, который сегодня уже будет стоять на месте. Если бы, например, у меня все еще оставались ключи от здания администрации и от нашего отдела, я бы сегодня же ночью ими воспользовался, и проблема была бы решена. Но ключей у меня нет, а пойти на взлом — не компьютерный, а буквальный — было бы просто безумием. Так что этот путь я отверг сразу, и подумал только — интересно, знает ли Сэм, что лейтенант Санчес вчера отобрал у меня ключи. Наверное, знает — иначе ему пришлось бы сделать это сегодня самому.
Другой путь был не таким прямым, и, может быть, тоже нереальным, но зато более безопасным. Допустим, я бы выяснил, что же действительно происходило прошлой ночью в нашем отделе и кто на самом деле украл эти злополучные полтора миллиона. Тогда бы я принес эту информацию Сэму, а он в обмен позволил бы мне воспользоваться компьютером. Конечно, маловероятно, чтобы я смог опередить полицию и ФБР, которые прямо сейчас копают изо всех сил, чтобы отыскать виновного. Но одно преимущество у меня все-таки было — я уже знал, что без Инки в этом деле не обошлось, а они еще нет. Даже если они уже обнаружили отпечатки ее пальцев на компьютере и сличили их с отпечатками из базы данных ФБР.
Получалось, что мне предстояла беседа с Инкой, и, как можно было предполагать, беседа очень не простая. Однако другого шанса я не видел, так что выбирать не приходилось. Я круто повернул назад к дому.
Остальную часть дня я провел, выполняя рекомендации Стьюарта. Я не отходил далеко от моей квартиры, а еще точнее — от моего дивана. Я почитал местную газетку, которую бесплатно распространяли среди тусонских жителей и посмотрел телевизор. НАСДАК продолжал падать, но в разумных пределах. Телефон не звонил, не считая одного случайного звонка какой-то старушки с предложением пожертвовать десять долларов на нужды школы в резервации индейцев племени апачи. От нечего делать я попросил объяснить мне, почему апачи нуждаются в помощи. Лет сто пятьдесят назад, сказала старушка, из-за нас — то есть из-за американцев — индейцам пришлось покинуть родные земли и переселиться на семьсот миль западнее. С тех пор их уклад жизни и культура оказались разрушенными, и вот теперь для нас настала пора покаяться и помочь возродить культуру апачей. Я возразил, что мне, например, тоже пришлось покинуть землю предков, переселиться на много тысяч миль западнее, и мой жизненный уклад тоже был разрушен, причем на его восстановление у меня пока было всего семь лет, а не сто пятьдесят. Однако мне никто не помогает — за исключением нескольких месяцев сразу по приезде. Не беда, ответила старушка, если я не хочу пожертвовать десять долларов, она согласна и на пять. Удивленный таким неожиданным поворотом в дискуссии, я вежливо отказался и положил трубку.
Так я тянул время часов до четырех, а потом искупался в бассейне — моего друга Билла еще не было, видно все они по горло были заняты поимкой компьютерных взломщиков, — и стал готовиться к походу. Звонить Инке и предупреждать о том, что я хочу ее навестить, было бы неразумно — она могла тогда и улизнуть из дома. Я переоделся в мой лучший летний костюм — белые брюки, светлые открытые туфли и темно-красная рубашка, — и пошел заводить свою машину.
Машина стояла на отведенном ей месте, за задней стеной дома. Каждый раз, когда я вставлял ключ зажигания в прорезь на ее массивной рулевой колонке, я опасался, что в этот раз она не заведется. Правда, до сих пор такого не случалось — несмотря на почтенный пятнадцатилетний возраст и шестизначное число пройденных миль, мой двухдверный «Шевроле-Камаро» хоть и дребезжал, но работал. Когда-то этот автомобиль был ярко-красным спортивным красавцем, с удлиненным капотом и стильным аэродинамическим обтекателем на багажнике. Сейчас краска по большей части облупилась, одна из дверей была черной, а крыша и вовсе прохудилась вплоть до ржавых дырок. Такие машины в Америке называют «джанк» — мусор, и в Чикаго я на нее бы даже и не посмотрел. Но для моей жизни в Тусоне это средство передвижения обладало несомненным достоинством — ценой.
Я купил эту прелесть в самом бедном мексиканском районе на юге Тусона за четыреста семьдесят долларов, рассудив, что дожди в Тусоне бывают редко, а на работу я все равно хожу пешком. Машина мне нужна была только для еженедельных поездок за продуктами и для нечастых выездов в город — к примеру, попить горячего шоколада. По моим расчетам, на год ее хватило бы, а потом, улетая из Тусона, я бы просто бросил ее на стоянке возле аэропорта, предварительно отвинтив номера.
Сначала я поехал в ближайший супермаркет и купил бутылку ликера «Айриш крим» и дюжину роз, шесть белых и шесть красных. По-моему, какой-то цвет означал любовь, а какой-то разлуку, но я никогда не помнил, какой из них означает что. Я знал только, что надо избегать желтого цвета — цвета измены, хотя, быть может, именно он был бы сейчас наиболее уместен. После этого я поехал на север, где у подножия горной гряды под названием Каталина жили мистер и миссис Робертсон.
Это был совсем неплохой район, за которым дальше на север и выше в горы начинались районы уже очень хорошие. Моя подруга-шоколадница и Стьюарт как-то рассказывали мне, что раньше, когда еще кондиционеры не были так широко распространены и доступны, богатые тусонцы строили дома в горах Каталина и, таким образом, для них летняя жара становилась на несколько градусов холодней. Эта традиция сохранилась по сей день, только участки под застройку в горах стали гораздо меньше и дороже. А у подножья гор расселился средний класс.
Я никогда не бывал у Инки дома прежде, и поэтому немного опасался, что мой ободранный «Камаро» привлечет к себе в этом районе ненужное внимание. Но мне повезло — небольшой одноэтажный дом Джима и Инки стоял третьим с краю, а на углу наискосок через улицу была какая-то пивнушка, и при ней паркинг. Я припарковался с самого краю, капотом в сторону улицы, спрятав мою черную дверь за заборчиком паркинга и двумя-тремя ветвистыми кактусами сагуаро, которые росли во дворе соседнего дома. По моим прикидкам, Инка еще не вернулась с работы, но, на всякий случай, я вылез из машины, подошел сзади к их дому и осторожно заглянул во все окна. Никого не было. Я вернулся к машине, уселся на переднем сиденье и приготовился ждать, проклиная собственную скупость — кондиционер в «Камаро» не работал, а апрельское солнце еще довольно высоко висело в по-прежнему безоблачном небе.
Новенький Инкин «Додж-Неон», автомобиль, популярный среди эмигрантов, подьехал к дому как раз на закате солнца, часов в шесть. Я увидел, как она поставила его под пристроенный к дому навес — под навесом оставалось место для еще одной машины — и вошла в дом через переднюю дверь. В доме зажегся свет. Я подождал еще полчаса, пока совсем стемнело, и последовал за ней — взошел на крохотное бетонное крылечко и постучал в дверь.