ошибиться (никто не сможет точно определить дистанцию выката лавины), но не боялся любого исхода. Он чувствовал, что находится сейчас в самом центре циклона.

…Это была мощная, красивая лавина, охватившая большой фронт. Увидев ее, он понял, что всю жизнь ждал этого момента. Его белая смерть стремительно набирала скорость. Она была живая – дышала, волновалась, разгонялась, она звала его. Он принял вызов.

Зная, что единственный способ выжить в лавине – «плыть» в ней, он отчаянно работал руками и ногами, стараясь забирать к ее ближнему краю. Это была настоящая схватка, честный поединок со стихией, и он его выиграл. Он смог выбраться – белая смерть коснулась его своим дыханием, взяла в руки и… отпустила. Он получил вторую жизнь.

А потом все пошло по плану. Свидетели и служащие отеля, видевшие, как он уходил в горы, тем же вечером сообщили в полицию, что постоялец не вернулся. В шале русского лыжника обнаружили лишь «забытый» им в тот день лавинный датчик и документы. В итоге полиция пришла к выводу, что цепь трагических случайностей и опасные погодные условия, привели к гибели сумасшедшего русского олигарха. В принципе, такая смерть не казалась странной – ежегодно в Альпах таким образом гибнет много людей.

Дальше все было просто – в то время как полиция зафиксировала смерть Максима Александровича Четверкова, он начал жизнь по новым документам, с новым именем, и в другой стране.

Глава 7

Конец декабря

Урал

Данила бережно перелистывал пожелтевшие от времени страницы. Оказывается, Елена начала дневник, еще будучи подростком, и писала в него, с большими перерывами, на протяжении девяти лет. В сущности, это были обычные девические записи: романтические стихи, мечты, мысли о любви, но Данила читал эти страницы с нежностью, открывая для себя в образе матери что-то новое. К концу дневника Елена повзрослела и посерьезнела, в ее рассуждениях появилась некая зрелость, она рассуждала о медицине и своей профессии, строила планы на будущее, но ничего странного, ничего такого, что могло бы показаться необычным, загадочным, в ее дневнике Данила не находил. За исключением, пожалуй, одной записи…

Данила несколько раз перечел сбивчивые и эмоциональные строки матери: «Моя жизнь разделилась на ДО и ПОСЛЕ этой странной встречи. Я боюсь Его и в то же время чувствую, что меня к Нему тянет. Мне кажется, на меня надвигается что-то темное, стихийное, какая-то сила, которой я не могу противостоять…»

На этом дневник Елены обрывался. Данила обратил внимание на то, что несколько страниц, следующих за этим признанием, были вырваны. Посмотрев дату записи и сопоставив ее с годом рождения матери, Данила определил, что Елене тогда было двадцать четыре года, и примерно через год у нее родился он.

Перелистнув последнюю страницу дневника, Данила вдруг увидел выцветшую фотографию. На снимке была запечатлена его мать в белом платье, с букетом цветов в руках, в компании темноволосого мужчины средних лет. Незнакомец в щеголеватом светлом костюме уверенно обнимал Елену за плечи. Присмотревшись к мужчине, Данила охнул: тот был точной копией его самого; черты лица, и даже нечто в выражении лица незнакомца подтверждали их несомненное сходство. «Это мой отец», – понял Данила. Там же, в ящике стола, он нашел написанное от руки то ли письмо, то ли записку следующего содержания: «Елена, позволь мне позаботиться о Даниле. Если вам с ним понадобится помощь, ты всегда можешь обратиться ко мне». Далее шли цифры, очевидно телефонного номера, и стояла подпись: Макс.

«Кто такой Макс? Мужчина с фотографии, мой предполагаемый отец? Но по отчеству я – Владимирович, как и мать, – задумался Данила, – хотя, скорее всего, мать дала мне не только свою фамилию, но и свое отчество. Вероятно, она хотела, чтобы ничто не напоминало об отце ребенка. Но почему? Что же там случилось такого, что она постаралась стереть любые воспоминания о той истории? Что заставило ее сменить фамилию и переехать на Урал?» Данила вспомнил слова тети Ани: «Лена словно от кого-то скрывалась». Что же, следовало признать, что он запутался в загадках. Единственная зацепка, которая у него сейчас была – это телефон этого самого незнакомого Макса. Данила вложил найденную фотографию и записку в материнский дневник, и бережно убрал тетрадь в рюкзак, решив забрать ее потом с собой в Москву.

«Ночь, семейные тайны, полузаброшенная деревня, не хватает только призраков!» – с грустной иронией подумал Данила, и в ту же минуту услышал доносящиеся откуда-то сверху странные звуки. Шорох усилился. Данила взял фонарь, и по лестнице забрался на чердак. Посветив, он увидел метнувшуюся по полу тень. «Крысы, что ли?» – предположил Данила, но вдруг услышал мяуканье. Брошенное им в темноту «кыс-кыс» отозвалось доверчивым мяу, и тут же из темноты возникла худая, драная кошка невообразимого ржавого цвета.

– Ну, заходи на огонек, – пожал плечами Данила, оставляя дверь с чердака в дом приоткрытой, – гостьей будешь.

«Ржавая» кошка мгновенно шмыгнула в комнату и протяжно заорала, требуя еды и внимания. Данила порылся в шкафу, нашел там рыбные консервы и открыл банку для «ржавой»: угощайся. Кошка оказалась такой голодной, что едва не сожрала содержимое консервы вместе с банкой; наевшись, она свернулась клубком на стуле рядом с печкой и заснула.

Данила глянул в окно – снег все так же мел, засыпая домишко, деревню, лес. Вьюга завывала по-звериному зло. Данила подбросил еще дров в печь, лег на диван и укрылся одеялом. Спать, спать, как говорила мать: «утро вечера мудренее, утром со всем разберемся…»

Однако уснуть не удавалось, сон не шел. Вместо сна к Даниле пришла рыжая нахалка: раз – и прыгнула ему на грудь. «А я здесь буду спать, не возражаете?» Данила возражал, и попробовал спихнуть кошку, но та через минуту снова пристроилась ему на грудь и замурлыкала.

– Ладно, – смирился Данила, – вместе, так вместе.

Как ни странно, но именно кошачье мурлыканье его успокоило, и вскоре он задремал.

* * *

Конец декабря

Москва

Четверг рассказывал так, что Ая сейчас словно бы видела снежные пики, уходящего в горы человека, его борьбу со стихией… Что-то в этом было завораживающее – в самом тембре голоса Макса, его умении подбирать образы и слова. Когда он замолчал, Ая очнулась от своего невольного гипноза.

Полумрак огромного зала, шахматная доска на столе, снег за окнами. В тишине слышно, как потрескивают в камине поленья.

– Что же было дальше? – не выдержала Ая.

Четверг пожал плечами:

– Новая жизнь, разумеется. Три года я колесил по миру, а когда странствия мне окончательно