бархатном камзоле и белых штанах, с золотым поясом, придерживавшим его дорогой саронг, и с красивым кайн капала[57] на голове, из-под которого шаловливо выглядывали черные глаза, подполз к ногам регента и, поставив на пол золотую табакерку, заключавшую в себе известь, сири, пинанг, гамбир[58] и табак, сделал сламат[59], то есть поднял к низко склоненной голове сложенные вместе руки и затем подал драгоценную табакерку своему господину.

— Видно, дорога тяжела после таких дождей, — обмазывая известью бетелевый лист, сказал регент, как бы желая объяснить долгое ожидание.

— В Пандегланге дороги не так уж плохи, — ответил Фербрюгге несколько опрометчиво, если принять во внимание, что нельзя было задевать неприятных тем. Иначе он должен был бы сообразить, что регент Лебака без особенного удовольствия услышит похвалу дорогам Пандегланга, даже если они и в самом деле лучше лебакских.

Адипатти не повторил ошибки собеседника и не поторопился с ответом. Маленький мас[60] успел приползти обратно ко входу в пендоппо, где уселся среди своих товарищей, а у регента уже успели окраситься в красный цвет от бетеля губы и немногие оставшиеся зубы, прежде чем он сказал:

— Да, в Пандегланге много народу.

Кто знал регента и контролера и для кого положение в Лебаке не составляло секрета, понял бы, что разговор, собственно, уже перешел в спор. Намек на лучшее состояние дорог в соседнем округе был, по-видимому, следствием тщетных усилий проложить лучшие дороги и в Лебаке или по крайней мере содержать в лучшем состоянии дороги, уже существующие. Но регент был прав в том, что Пандегланг, будучи меньше по площади, плотнее населен, а потому там легче было объединенным трудом жителей прокладывать большие дороги, чем в Лебаке, где на сотни квадратных палей площади приходилось всего семьдесят тысяч жителей.

— Это верно, — заметил Фербрюгге, — у нас мало народу, однако...

Адипатти посмотрел на него, как бы ожидая нападения. Он знал, что после этого «однако» могло последовать нечто, что было бы неприятно услышать ему, бывшему уже тридцать лет регентом Лебака. Но у Фербрюгге как будто бы не было никакого желания затевать спор. Он резко оборвал щекотливую тему и снова спросил инспектора полиции, не едет ли кто-нибудь.

— Со стороны Пандегланга еще никого не видно, господин контролер, но с другой стороны кто-то едет верхом... Это комендант.

— Правильно, Донгсо, — сказал Фербрюгге, выглядывая наружу. — Это комендант. Он охотится в этих местах и сегодня выехал с утра... Эй, Дюклари!.. Дюклари!..

— Он слышит вас, господин, и едет сюда; слуга скачет за ним с убитым кидангом[61]

— Подержи лошадь господину коменданту! — приказал Фербрюгге по-малайски одному из слуг, сидевших снаружи. — Здравствуйте, Дюклари! Промокли? Много настреляли? Входите!

В пендоппо вошел крепкий мужчина лет тридцати, с военной выправкой, хотя и не в военной форме. Это был лейтенант Дюклари, комендант маленького гарнизона Рангкас-Бетунга. Он был в дружбе с Фербрюгге, и их близость еще более возросла с тех пор, как Дюклари переселился к Фербрюгге на время постройки нового форта. Они пожали друг другу руки, и Дюклари, вежливо поклонившись регенту, садясь, спросил:

— Что хорошего?

— Хотите чаю, Дюклари?

— Нет, мне достаточно жарко и без чая. Нет ли у вас кокосового молока? Оно освежает...

— Этого я вам не дам. Когда разгорячишься, кокосовое молоко очень вредно. Можно получить подагру. Посмотрите на кули, которые носят тяжелые грузы, они прекрасно освежаются горячей водой или коппи-дахун... Но еще лучше — имбирный чай...

— Что? Коппи-дахун? Чай из кофейных листьев? Этого я еще никогда не пробовал.

— Потому что вы не служили на Суматре, там это принято.

— В таком случае позвольте мне чаю... но только не из кофейных листьев и не из имбиря... Да, ведь вы были на Суматре.... и новый ассистент-резидент тоже, не правда ли?

Разговор шел на голландском языке, которого регент не понимал. Почувствовал ли Дюклари, что было не совсем вежливо исключать таким образом регента из беседы, или же он имел другую цель, но он внезапно обратился к регенту по-малайски:

— Знает ли господин адипатти, что господин контролер знаком с новым ассистент-резидентом?

— Нет, я этого не говорил! — воскликнул Фербрюгге. — Я его никогда не видел. Он служил на Суматре за несколько лет до меня. Я сказал только, что мне многое пришлось о нем слышать, вот и все!

— Ну, это то же самое. Не надо непременно видеть человека, чтобы его знать... Как полагает господин адипатти?

Адипатти как раз понадобилось позвать слугу. Прошло некоторое время, пока он ответил, что согласен с комендантом, но что тем не менее часто бывает необходимо видеть человека, прежде чем о нем судить.

— В общем, это, может быть, и верно, — продолжал Дюклари снова по-голландски, потому ли, что ему было легче говорить на этом языке и он полагал, что отдал уже достаточную дань вежливости, или же потому, что хотел сделать свои слова понятными только для Фербрюгге. — В общем, это, может быть, и верно, но что касается Хавелаара, то здесь личное знакомство не требуется: он просто дурак.

— Этого я не говорил, Дюклари!

— Да, вы этого не говорили, но это говорю я после всего того, что вы мне о нем рассказали. Человека, который прыгает в воду, чтобы спасти собаку от акулы, я называю дураком.

— Да, я не скажу, чтобы это было благоразумно... но...

— И знаете, стишки против генерала Вандамма... они были неуместны.

— Стишки были остроумны...

— Согласен, но молодой человек не смеет изощрять свое остроумие над особой генерала.

— Не забывайте, что он был еще очень молод... Это произошло четырнадцать лет назад... Ему исполнилось тогда всего двадцать два года...

— Ну, а индюк, которого он украл?

— Это он сделал, чтобы досадить генералу.

— Верно, но молодой человек не смеет досаждать генералу, который к тому же, как гражданский губернатор, был его начальником...