Бахметьев думал о красном и зеленом, пока беседовал с гражданкой Четвертных — владелицей ротвейлера Люси, которая и обнаружила тело. Страдающая ожирением меланхоличная Люся так грустно смотрела на Бахметьева, как будто хотела сказать: «Не повезло тебе со свидетелем, товарищ Бахметьев, уж извини». Бахметьеву и впрямь не повезло: тоже страдающая ожирением, но при этом гиперактивная гражданка Четвертных вывалила на него столько информации, что голова у опера пошла кругом. Всхлипывая и сморкаясь в бумажные салфетки, Четвертных поведала о:

— черном большом фургоне, со скрежетом и свистом отъезжавшем от парка в то время, как они с Люсей входили через центральный вход;

— черном большом человеке, который едва не снес их с Люсей на аллее, метров за пятьдесят до места обнаружения тела.

Также были упомянуты компания гастарбайтеров, велосипедист в костюме цветов эстонского национального флага, несколько мужчин с рюкзаками и портфелями, фотограф с ручной совой, какие-то курсанты, какие-то цыганки и их чумазые наглецы дети, бросившие в Люсю огрызок яблока… На втором десятке персонажей Бахметьев сломался. Он никак не мог взять в толк, откуда такой наплыв посетителей в отнюдь не самом посещаемом парке города, да еще с раннего утра. Говорит ли Четвертных правду или безбожно привирает? И как относиться к ее сообщению о фургоне? Что касается предыдущих преступлений, то они были разведены во времени и пространстве: убивали в одном месте, а тела находили совсем в другом.

— Вы не могли бы описать этот фургон подробнее? Э-э… — тут Бахметьев скосил глаз на протокол, — Марья Михайловна.

— Черный. Большой.

— Может быть, имелись характерные особенности?

— Надписи?

— Если вы что-то такое заметили.

— Во-первых, он был литой. — Четвертных поджала губы. — Черный, большой и литой. Без окон. На таких еще инкассаторы ездят.

— Понятно.

— И надпись. До сих пор перед глазами стоит. А вот какая конкретно — не вспомню. Такие бежевые буквы на сером фоне. А может, наоборот.

— Уже кое-что, — похвалил Бахметьев свидетельницу, прекрасно понимая, что с такими исходниками можно задерживать каждый второй фургон — не ошибешься.

— Хотелось бы оказать посильную помощь следствию.

— Вы уже оказываете.

— Если я еще что-нибудь вспомню… Что-то важное…

— Даже если вы вспомните неважное, все равно звоните. Я дам вам свою визитку. Вполне вероятно, что малосущественная на первый взгляд деталь поможет нам вычислить убийцу.

— А кто это? — Кончик носа гражданки Четвертных даже побелел от любопытства.

— Убийца?

— Жертва!

— Пока не знаю. Личность потерпевшей еще не установлена.

— Где-то я ее видела. Только не помню где.

Ну вот. Еще одному человеку девушка из оврага показалась знакомой. Но не настолько, чтобы помнить, при каких обстоятельствах это знакомство произошло.

— Если вспомните — обязательно дайте знать.

— Даже не сомневайтесь, молодой человек.

Не такой уж молодой. Бахметьеву совсем недавно исполнилось тридцать пять, день рождения отмечали в узком кругу друзей, в спортбаре «Четвертая высота». Был вечный, как соус бешамель, Коля Равлюк. И снова Коля Равлюк, и еще. Бахметьев хотел позвать на ДР нескольких сослуживцев, но первый вопрос, который они задавали, выглядел так: «Будет ли на детском, мать его, утреннике этот хер Ковешников?» И вот тогда Бахметьеву приходилось, пусть и не слишком уклюже, спускать деньрожденческую тему в унитаз.

Потому что он уже пригласил Ковешникова.

Самым первым.

Никто не любит Ковешникова, и он, Бахметьев, не любит. И Ковешникову, наверное, тяжело, бедолаге. Спит и видит, как бы внедриться в социум. Иначе к чему было принимать приглашение? А лакричный вонючка, к немалому удивлению Бахметьева, согласился. Для порядка повозил опера половой тряпкой по лицу, но согласился.

И конечно же, не пришел.

Тот еще получился день рождения: миграция по спортбарам, пиво, водка, коктейли и шоты; пьяные проклятия Ковешникову, и здесь умудрившемуся стать костью в горле. Если бы не Коля Равлюк, то неизвестно, чем бы закончился вечер трудного дня. А так он вполне мирно завершился в стрип-клубе, где Бахметьева, несмотря на неприличную (с точки зрения стрип-контингента) профессию, обхаживали две милые девушки.

Во сколько это встало доброму Коле — одному богу известно. Но только проснулся Бахметьев в постели с одной из стриптизерок, брюнеткой. Неизвестно, случился ли между ними секс или, учитывая количество выпитого, все ограничилось благими намерениями. И имени ночной гостьи Бахметьев не помнил в упор, что не помешало им мило поболтать с утра за чашкой растворимого кофе.

— Ты необычный, — сказала брюнетка.

— Самый обычный, — заверил девушку Бахметьев.

— Может, я неправильно выразилась. Ну… Ты — не тот, кем кажешься.

— Что, не похож на опера?

— Ни капельки! А-ха-ха!

Смех незнакомки живо напомнил Бахметьеву тявканье гиены, и ему сразу же захотелось выпроводить стриптизершу восвояси и допить кофе в одиночестве. Но вместо этого он сказал:

— А на кого похож?

— Ну… Не знаю. Сложно сказать.

— Увидимся? — зачем-то поинтересовался Бахметьев.

— Пожалуй, что нет.

— Так все было плохо?

— Ну, я никому ничего не скажу. Можешь на меня положиться.

Снова это чертово тявканье, от которого взрывается мозг! Скорей бы она убралась!

Как будто почувствовав настроение несчастного опера, брюнетка резко засобиралась. Все произошло даже быстрее, чем он думал. Только что девушка сидела за столом — и вот она уже в прихожей; внимательно рассматривает Бахметьева, склонив голову. Только что смеялась — и вот уже серьезная.

Насколько вообще могут быть серьезными стриптизерши.

— Может, все-таки оставишь телефон?

— Если и оставлю, то обязательно совру в пяти последних цифрах. Или семи.

Бахметьев почувствовал легкий укол куда-то в область четвертого шейного позвонка. Так обычно давало знать о себе уязвленное самолюбие.

— Тогда не надо оставлять.

— Хорошо. И ты хороший.

— Это лишнее.

После ухода гиены Бахметьев несколько минут рассматривал себя в зеркале в прихожей. Темные волосы, карие глаза, твердо очерченные губы и подбородок; кожа смуглая, но не чересчур. Высокий лоб, череп хорошей лепки. В общем абрисе есть даже что-то от американского актера Джейка Джилленхола. Хотелось бы, конечно, чтобы от Бенедикта Камбербэтча, британского актера, но тут уж… Кто на что учился. Репрезентативная выборка у Бахметьева не так уж велика: Коля Равлюк считает его отличным парнем. Ковешников — унылым говном. Но Ковешников не показатель, для Ковешникова целый мир — унылое говно. И лишь в редкие благословенные минуты на этот мир падает легкая тень Лас-Вегаса. И Мулен-Руж зажигает огни: когда случается жестокое и кровавое преступление. И Ковешников — о, радость! — оказывается в его эпицентре.