Никто не любит Ковешникова.

Начальство не любит Ковешникова еще больше.

Что не мешает затыкать им следственные дыры. А самому Ковешникову — писать бесконечные рапорты об отставке. Их с помпой и проклятиями подписывают, чтобы спустя некоторое (не очень долгое) время отозвать обратно. И пойти на поклон к Ковешникову. Да еще и поунижаться перед ним и его шрамом-уховерткой. И его вонючими акриловыми свитерами. И его способностью вытаскивать откровенно безнадежные дела.

Должно быть, сам Ковешников (в собственном и, как полагает Бахметьев, не совсем здоровом, сумеречном сознании) мнит себя английским аристократом. Каким-нибудь пэром, выехавшим поутру на фокс-хантинг[17]. И вот теперь пэр Ковешников стоит на вершине холма и меланхолично наблюдает, как свора борзых под предводительством баронетов, егерей и садовников тащит лису из норы. И в нужное время он обязательно вмешается, и все лавры достанутся ему.

Пропади ты пропадом, сукин сын!

Между тем в просвете между кустарниками, обсевшими ложбину, нарисовалась одна из старых ковешниковских борзых — судмедэксперт Бешуля. Хотя справедливее было бы обозвать эксперта лисой, учитывая огненно-рыжий цвет его волос. Несмотря на внушительную комплекцию, Бешуля довольно легко вскарабкался по склону и такой же легкой пританцовывающей походкой приблизился к Бахметьеву и Ковешникову.

— Скоро закончим, — сказал Бешуля следователю после того, как мужчины обменялись рукопожатием. — И место происшествия в полном твоем распоряжении.

— Угу. Что у нас с жертвой?

— Девушка. Приблизительно двадцати трех — двадцати пяти лет. Смерть наступила около восьми-девяти часов назад, точнее можно будет определить при вскрытии. У потерпевшей перерезано горло, следов сексуального насилия при поверхностном осмотре не обнаружено. Но опять же. Вскрытие покажет.

— Угу, — снова повторил Ковешников и подмигнул судмедэксперту. — Скажи-ка мне, Иван Андреевич, кто лучше поет — Патрисия Каас или Мадонна?

— Ну, не знаю. По мне так — Елена Ваенга. Были тут с женой на ее концерте в БКЗ. Прям на душу легло. Жена плакала.

— А ты?

— А мне-то с чего? Что я, дурак, что ли?

— Заметь, не я это первый сказал. А вообще усы у тебя дурацкие, Андреич. Как грицца, усы, как у гребаной лисы.

— Да пошел ты, Ковешников. — Бешуля инстинктивно прикрыл рукой щетку усов — не рыжих даже, а каких-то ржавых.

— Сбрей, сбрей их, Ванюша. Тебе ведь правды, кроме меня, никто не скажет. Даже жена. Так что прислушайся к голосу мирового разума.

— Это ты, что ли, мировой разум?

— Ну… Не ты же.

— А мне Земфира нравится, — встрял Бахметьев, хотя как раз его никто не спрашивал о музыкальных предпочтениях. — Очень крутая, нет?

— Да-да-да. — Ковешников задумчиво поскреб шрам-уховертку. — Любовь, как случайная смерть. Вот и я думаю — случайно или нет. Красное и зеленое?

— Куда же без него, — вздохнул Бешуля.

— С раной все то же самое?

— Общая картинка очень похожа… Слушай, Ковешников, чем от тебя так несет?

— Трупятиной, чем же еще. Когда к тебе заглянуть?

Бешуля отставил локоть и зачем-то посмотрел на часы. Фальшивый китайский «Ролекс» (а Бешуля был фанатом «Ролекса», пусть и фальшивого, — об этом в Управлении знали все) тускло заблестел на солнце.

— Давай вечерком, после семи. Всю правду тебе расскажу, как та гадалка.

— Да я и сам тебе расскажу всю правду. Похоже на третью серию нашего, с некоторых пор очень любимого, сериала.

Еще и за это Бахметьев не любил Ковешникова: за особый, хорошо пропеченный цинизм. Ни дать ни взять булочка с кленовым сиропом и орехом пекан. Калории зашкаливают, и знаешь, что вредно, — а все равно жрешь. Вот и Бахметьев жрет, да еще вместе с Бешулей. Давятся, плюются — и ни гугу. Как заклинило. А ведь Ковешников мог просто сказать: третья жертва неизвестного серийного убийцы за последние два месяца. Но нет, обязательно нужно выпендриться.

Пропади ты пропадом, сукин сын!

— Мучаюсь с названием, Иван Андреевич. Может, поможешь?

— Уволь меня, дружище.

Ковешников, в своей обычной манере, пропустил реплику судмедэксперта мимо ушей.

— «Следствие по телу», м? Или это, как его… «Убийство». М-да… Что-то плосковато получается. Без изюминки.

— «Мыслить, как преступник», — в очередной раз не выдержал Бахметьев.

— Не получается пока мыслить таким образом. В том-то и запендя. — Порывшись в карманах плаща, Ковешников достал огрызок карандаша и принялся яростно ковыряться им в ухе. — Ладно. Пойду знакомиться с потерпевшей.

Примерно с полминуты Бешуля и Бахметьев наблюдали, как Ковешников спускается к месту преступления.

— Урод, — резюмировал Бахметьев.

— Как есть мудило, — немедленно согласился с ним эксперт. — Правда, что ли, что мне усы эти ни в звезду, ни в Красную Армию?

— Да нормально все, Андреич. Не парься.

— А жене нравится.

— Тогда тем более не парься.

— Сбрею, пожалуй, — шумно завздыхал Бешуля. — Ну и раз пошла такая пьянка… У меня свой вариант имеется.

— Чего?

— Да сериала этого проклятого.

— Валяй. — Бахметьев пожал плечами.

— «И никого не стало». Ну?

— Зашибись.

— И я так думаю. Передашь мудиле?

— Передам.

Сгинувший в дебрях места преступления Ковешников, наверное, и думать забыл об их совместных потугах на ниве сериального производства. А они с Бешулей, как два идиота, все еще рассуждают на эту тему. Напрягают мозг, ищут варианты, пропади ты пропадом, сукин сын.

Примерно так рассуждал про себя Бахметьев, провожая глазами судмедэксперта, направившегося в сторону «Газели» с надписью: «КРИМИНАЛИСТИЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ». Хороший все-таки мужик Иван Андреевич Бешуля: спокойный, рассудительный и профессионал отличный. К тому же у него всегда можно перехватить до зарплаты тысчонку-другую.

А у Ковешникова снега зимой не выпросишь.

Это, конечно, по слухам. Самому Бахметьеву и в голову бы не пришло одалживать у Ковешникова деньги. Они не друзья и даже не приятели. Часто работают вместе, но работой все и ограничивается. Не то чтобы Бахметьев так уж жаждал выпить с Ковешниковым пива в спортбаре под судьбоносный матч «Атлетико — Реал Сосьедад», но… Должна же быть какая-то, пусть и формальная, благодарность — и за бессонные ночи, и за ненормированный рабочий день. И за то, что иногда, не раздумывая, подвергаешь свою жизнь прямой угрозе. Но разве дождешься благодарности от Ковешникова? Разве дождешься простых и искренних слов: «Мы сделали это, дружище. Было трудно, но мы сделали это!»