Когда мы начинали первый сезон, у нас был бар. Мы с женой владели маленьким заведением, похожим на speakeasy[44], на Седьмой авеню в Челси, между Двадцатой и Двадцать первой улицами, которое называлось Ciel Rouge, что в переводе с французского означает «Красное небо».

Стив: Я хорошо помню его, мой друг. Он все еще был там, когда я пришел. Мы провели там потрясающие времена. Расскажи о том, что это было.

Майкл: Там не было вывески, но имелись шторки. С улицы туда нельзя было заглянуть. Заведение открывалось в семь часов вечера и работало, пока нам не надоедало, – у меня были ключи от этого места. Там запросто можно было спрятаться. Бар был маленьким, уютным, никто тебя не беспокоил. Законы о курении еще не вступили в силу, поэтому там можно было дымить сколько угодно.

Вот там все и началось. Однажды вечером после съемок я привел туда Джима. Мы пошли в бар, посидели там, и это стало привычным делом. В четыре утра мы запирали двери, позволяя остаться тем, с кем мы хотели потусоваться, и избавляясь от остальных. И кутили, пока не уставали.

Иногда все выходило из-под контроля. Однажды ночью я, моя жена Виктория, Дреа и ее тогдашний парень зависали допоздна – возможно, это было после премьеры или чего-то еще – и в пять утра кому-то пришла идея пойти в сад Консерватории в Центральном парке и перелезть через ограду, чтобы искупаться в фонтане. Так что мы все вместе с персоналом бара сели в такси, взяли с собой несколько бутылок спиртного и поехали на перекресток 105-й улицы и Пятой авеню. Ночью вход в сад закрыт, но мы перелезли через высокий кованый забор, все парни разделись до нижнего белья и полезли в фонтан. Как в фильме «Мой лучший год»[45] с Питером О'Тулом: «Что вы делали в фонтане в Центральном парке в три часа ночи?» – «Плавал на спине».

Стив: Дети, не пытайтесь повторить. Это незаконно и опасно.

Майкл: Но весело. Еще одна забавная вещь, связанная с Ciel Rouge: даже после начала съемок «Сопрано» я все еще иногда работал в баре.

Стив: Даже после моего появления, даже после того, как сериал стал хитом, ты все равно обслуживал столики.

Майкл: Да, однажды вечером пришла группа студентов театрального факультета, которые только что переехали из Калифорнии в Нью-Йорк, чтобы стать актерами. Я поджидал их. Они как-то странно на меня посмотрели и спросили: «Вы тот парень из сериала «Сопрано»?» Я ответил: «Да». Они представились: «Мы студенты театрального факультета из Калифорнийского института искусств, и нам интересно, настолько ли жесток шоу-бизнес, что вы снимаетесь в самом хитовом сериале и все еще работаете официантом?» И я признался: «Это тяжелый бизнес, приятель. Ты либо можешь справиться с ним, либо нет, и если не потянешь, то тебе лучше вернуться туда, откуда ты пришел».

Стив: Возможно, ты отпугнул их от карьеры в шоу-бизнесе. Бедные дети. Кто б знал?

Одно короткое замечание по поводу десятой серии, «Хит это хит». Это захватывающий эпизод, намекающий на коррупцию в музыкальной индустрии. Джерри Эдлер, сыгравший неподражаемого Хеша, сказал нам, что эта серия важнее, чем мы все думаем.

– Майкл

Майкл: Прообразом Хеша отчасти послужил Моррис Леви, известный гангстер из музыкальной индустрии, не так ли?

Джерри: Верно. На самом деле, однажды Дэвид сказал мне, что первоначальная идея всего шоу была связана с отцом Тони Сопрано и Хешем, потому что Дэвид хотел сделать сериал о музыке. Это послужило толчком к созданию «Сопрано».

В первом сезоне так много замечательных серий. Например, там был феноменальный эпизод «Где Пусси»[46], о котором мы еще поговорим. И мне очень понравилась «Легенда о Теннесси Молтисанти», где Майкл потрясающе показывает все эмоциональные проблемы Кристофера. Вплоть до беспричинного выстрела в ногу парню в кондитерской. Это, конечно, является отголоском того, что происходит с Майклом в роли Спайдера в «Славных парнях», где он получает пулю от Джо Пеши.

Но для многих из нас главным событием сезона стала двенадцатая серия – «Изабелла». В ней рассказывается о влюбленности Тони в ту красивую женщину, живущую по соседству, которой на самом деле не существует. И в этой же серии мы видим нападение на Тони, фантастическую сцену на улице. Все это потрясающе. Мы поговорили об этом с Иди Фалько и Алленом Култером.

– Стив

Иди: Тони влюбился в женщину, живущую по соседству. Он смотрит, как она сушит вещи, и это напомнило ему детство, молодость и его маму, развешивающую белье. Меня тронула эта сцена, потому что Джим сыграл ее просто великолепно. Я подумала: «Не могу поверить, что снимаюсь в этом сериале. Он настолько хорош, что меня трогают все повороты сюжета». Это был один из самых первых моментов, когда я подумала: «Твою мать, ведь реально достойная вещь».

Стив: К концу первого сезона Кармела знает все: что он собирается сделать с Джуниором, как он собирается ему отомстить – она соглашается с этим. Она постоянно себе противоречит, говорит о том, что у них есть шанс выбраться, но при этом вся погружена в происходящее. Ей нравится такой образ жизни.

Иди: Вот именно. С одной стороны, Кармела говорит, что хочет выбраться, ей кажется, что, пока Бог слышит эти слова, она в безопасности. Но есть и другая половина ее души, которая действительно очень привязана к их положению в обществе, к принадлежности к «Семье» с большой буквы С, к уверенности, что о ее детях позаботятся. Все это было важной частью того, на что она согласилась в самом начале.

Майкл: Да, и небольшая власть – тоже. Например, когда у учителя угоняют машину, а Кармела говорит: «О, ты можешь что-нибудь с этим сделать? У Пусси есть гараж». Сила в том, что ты оказываешь услуги, зная, что получишь любезность в ответ, и таким образом люди становятся тебе обязаны.

Иди: Верно. Это все большая игра, как шахматы.

Как мы уже говорили – и, вероятно, упомянем еще не роз, – одной из отличительных черт «Сопрано» было то, что это первый сериал, который действительно привнес кинематографическую манеру съемки на малый экран. Трудно выделить какую-то конкретную сцену, которая стала бы примером, но я спросил Аллена Култера об одной из тех, что он снял в двенадцатой серии.

– Майкл

Майкл: В эпизоде, где Тони в своих галлюцинациях видит Изабеллу, вы создали такую мечтательную дымку, передающую текучее лирическое настроение.