времени на то, чтобы отстоять положенное у нее нет, Анфиса подошла ко входу, где грозного вида и размеров тетка внимательно следила, чтобы никто не посмел проскользнуть в дверь без очереди. Подле тетки прямо на мостовой стояла вывеска, где чудаковатым почерком с закорючками был расписан прейскурант специфических услуг. Среди прочего внимание Анфисы привлек раздел «Общение с усопшими», в который входило: передача радостного или скорбного сообщения на тот свет без получения обратного ответа; уточнение мнения усопшего по тому или иному вопросу; и самое инстересное и дорогое – трехминутный спиритический сеанс с усопшим, при наличии достоверного образа призываемого.

Одной из первых в очереди стояла щуплая девица лет семнадцати с массивным портретом какого-то усатого генерала в тяжелой резной раме. Девушка, вероятно, занимала место еще со вчерашнего дня, а потому смотрела на косящуюся на вход Анфису особенно неодобрительно. Не выдержав ее пристального взгляда, Анфиса спросила:

– Вы на спиритический сеанс? Неужели и вправду в это верите?

– А вы как будто бы нет? Раз сами сюда пришли, почитай, не за пряниками. Только без очереди никому ходу нет, ступайте в конец, барышня.

Анфиса с надеждой посмотрела на стоящую в дверях гром-бабу, но и та лишь молча указала гувернантке в конец длинной линии из людей. Смотря попеременно то на девицу, то на охранницу, Анфиса не заметила, что за трехстворчатым окном магического салона началось какое-то шевеление. Столетнего вида старушка, спина которой была согнута так, будто бы на горбу у нее стоял пудовый короб, едва перебирая ногами подошла к подоконнику и уставилась на гувернантку через стекло. Черный чепец мадам был глубоко натянут на лоб, а из-под чепца во все стороны торчали жесткие, черные волосы. Всем видом пожилая женщина более всего напоминала большую взлохмаченную ворону. Образ этот только усиливался от того, что нос старушки украшало пенсне то ли с темно-синими, то ли с темно-зелеными, то ли просто с черными стеклами.

Добравшись до окна, мадам трясущейся рукой постучала по стеклу, привлекая к себе внимание людей, стоящих на улице. Анфиса, заметив старуху, моментально вздрогнула от испуга всем телом. Несмотря на дневной свет, темная фигура в окне могла вселить ужас в кого угодно. Мадам тем временем указала трясущимся от тремора пальцем на Анфису, после чего описала рукой круг над головой и печально закачала головой.

Девица с портретом, на которую поведение мадам произвело впечатление не меньшее, чем на Анфису, тут же принялась креститься, отчего чуть не выронила свою тяжелую ношу:

– Господи Иесуси, спаси и сохрани! Венец на вас, барышня. Горе-то какое! У меня на той неделе соседка к мадам ходила, замуж собиралась, на судьбу хотела карты расскинуть… А мадам возьми и скажи, что на ней венец безбрачия, третьего дня прямо в подвенечном платье схоронили!

Очередь загудела, кто сочувственно, кто просто с любопытством начал откровенно глазеть на Анфису, делая ее дальнейшее пребывание у салона невозможным. Стоявшие ближе всех люди напротив отпрянули от гувернантки, будто бы злосчастный венец передавался по воздуху, подобно оспе или проказе. Анфиса была вынуждена как можно скорее перейти на другую сторону улицы, уже жалея о том, что решила идти в этот проклятый салон.

Анфиса, всегда считавшая себя девушкой рассудительной и благоразумной, на мгновение остолбенела от ужаса. Ранее всякого рода суеверия были ей чужды, но сейчас она буквально дрожала от страха. Мысли о том, чтобы остаться и побеседовать с мадам, тут же вылетели у нее из головы. К тому же старуха в окне явно дала понять, что сказала все, что хотела, а как беседовать с пожилой дамой, помимо ее воли, Анфиса не знала.

Вернувшись к себе в комнату, Анфиса в сотый раз взялась за письмо Еремеевой. Несмотря на пережитое, а, может быть, именно благодаря всему случувшемуся сегодня, Анфиса вдруг обрела способность мыслить с небывалой ранее ясностью. Еще подходя к дому, она осознала, что у нее было достаточно примеров почерка покойной жены купца, чтобы сделать некоторые несложные выводы. Во-первых, и это самое удивительное, письмо было определенно написано рукой Еремеевой. Мало того, что почерк был один в один, как в дневнике или в подарочной надписи «Мифов Древней Греции», так еще и листок, судя по всему, был вырван именно из той тетради, где Еремеева записывала свои беды и обиды на мужа. А вот записка, вложенная в коробку с подвенечным платьем все больше и больше смущала внимательную Анфису. Хотя манера письма и даже очертания букв были крайне похожи на те, что принадлежали руке покойной Еремеевой, сделать какие-либо однозначные выводы Анфиса не могла. К тому же уж больно яркими и свежими ей казались чернила в потусторонней записке…

Думала Анфиса и о том, что платье могло быть отправлено Татьяне именно с целью отговорить ее от замужества с Александром. Быть может кто-то, кто был в курсе их с управляющим родства, вознамерился расторгуть помолвку и решил таким образом напугать наивную девушку, чтобы вынудить ее отказаться от замужества. Но кто это мог быть? И почему злоумышленник решил действовать так изощренно, а не взялся прямо рассказать Татьяне, что ее возлюбленный приходится ей братом? Если письмо Еремеевой Анфисе передала старуха де Ла Флер, то почему предсказательница прямо не обратилась к Тане или Александру? Зачем ей нужна Анфиса? Может ли такое случиться, что на вечере старуха попросту перепутала Анфису с Татьяной?

Сколько бы Анфиса не рассуждала обо всем этом, мысли ее снова и снова возвращались к Марии Васильевне и ее семейной драме. Анфиса вспомнила, что сегодня отпросилась у Сони до конца дня, и хоть час был уже поздний все-таки решилась отправиться на Смоленское кладбище, чтобы еще раз взглянуть на могилу жены купца.

***

– Барышня, и не страшно вам в такое время одной на кладбище?

Пожилой смотритель сам вышел из сторожки, когда заметил силуэт молодой девушки, скользящей по узкой дорожке мимо надгробий.

– Я всегда полагала, что бояться следует живых.

– Это оно верно… но все же.

Старичок снял непонятной формы головной убор, вероятно, бывший ранее кепкой, и протер лысину носовым платком.

Анфиса не испытывала никакого предубеждения по поводу могил и кладбищ, так как с детства не видела в смерти ничего плохого. Разумеется, если смерть была своевременной и ненасильственной… Ей даже нравилось ходить среди могил, читая надписи на надгробиях, будто бы здоровалась с уже ушедшими из этого мира людьми. Анфису не покидало ощущение, что тут, на кладбище, многие переживания и лишние волнения уходят, уступая место мыслям о вечном. Она даже придумала себе такую аналогию: загробный мир отличался от мира живых именно отсутсвием страстей и переживаний, и, быть может, именно из-за