— Все нормально, — ответила я, стараясь не выдать эмоций. — Феликс выгородил меня.

— Феликс – хороший. Столько лет его не видела. Похож на отца еще больше, — мама задумалась. — А Глеб? Что будет с ним?

— Мам, он нас предал, а ты еще спрашиваешь…

— Анечка, ты такая глупая еще, — укоризненно покачала головой мама. — Он тебя любит, а ты себе вечно что-то выдумываешь.

— Пусть идет с такой любовью… Если бы не он, ничего бы не случилось!

— Все было бы также. Не могла я больше сидеть в подвале. Анечка, мне осталось уже немного, и я хочу жить под солнцем, а не под электрической лампой. А Глеб, я уверена, ничего бы не сделал. Он такой — покричит, покричит и успокоится. Но когда он тебя ударил, я испугалась, что может сдуру что-нибудь натворить. Все шло к тому… я сама решила выйти. Хотелось успеть надышаться, насмотреться. А мир-то уже не тот, ничего не узнаю.

Мама виновато улыбнулась. Я заметила, что впервые за много лет ее глаза ожили, обрели цвет и, оказывается, имеют красивый голубой оттенок. В сумраке подвала они были серыми, почти никакими. А сейчас, может быть из-за яркого освещения, может, еще из-за чего-то, я не узнавала маму. Она была все той же и… немного другой. Как рисунок на негативе, вдруг проявилась, обрела человеческие черты, перестала быть невесомым призраком.

— Мам, но ведь все могло сложиться иначе. Тебя могли убить, меня запрятать в психушку, Глеба – в тюрьму. Кому бы ты сделала хорошо?

— Что-то мне подсказало, что я должна это сделать, что так надо, — серьезно ответила она. – Бог направил меня.

Я промолчала. Бог так Бог. Если он подсказал такое, то, надеюсь, мама не ослышалась, а он не пошутил. Иногда и тупик – лучший из путей. Не случись все это, мама умерла бы от рака. Я бы не смогла ей помочь. А так есть шанс.

Створки дверей бесшумно ожили и в комнату вошел Феликс. Он напомнил, что нам пора и дружелюбно кивнул маме. Я попрощалась с ней и вышла в коридор.

Феликс протянул мне планшет и сказал, что я должна подписать два соглашения прямо сейчас. Первое – разрешение на медицинской вмешательство в здоровье мамы, второе – контракт с Центром евгеники. Я взяла планшет и снова почувствовала укол недоверия ко всему происходящему, в том числе и к Феликсу.

— Аномалия, пойми, это нужно, — уговаривал он. — Просто поверь.

— Если с мамой что-то случится, я никогда тебе этого не прощу.

— Если ты не подпишешь, то случится. Чем скорее она получит помощь, тем лучше. И чем скорее ты подпишешь контракт с нами…

— Где сейчас Глеб и Илья?

— Они дома. Мы позаботились, чтобы с них сняли все обвинения. Но если ты не…

— Где подписывать? – просила я, кивнув на планшет.

— Здесь и здесь, — Феликс указал графы, где нужно оставить подпись. — Там еще будут кое-какие формальности, но пока достаточно этого.

Взяв дополнительно подписку о неразглашении, меня отпустили на все четыре стороны, до завтрашнего дня. Ровно в восемь утра я должна была явиться в Центр евгеники и приступить к работе.

Мне принесли одежду, в которой я была накануне. Но костюм выглядел как новый: ни пятен крови, ни грязи, как будто вчера я не отстреливалась от толпы янгов, а прогуливалась по парку.

Поднявшись на верхний уровень Центра, я почувствовала страх. Мама осталась там, внизу, с незнакомыми людьми, а мне нужно идти – в распоряжении только один день, чтобы уладить дела.

Феликс решил довезти меня до дома. Наверное, боялся, что снова влипну в какую-нибудь историю. После недавних событий отказываться было глупо, хотя, признаюсь, мелькнула мысль просто послать его подальше с его заботой и помощью.

В парке возле дома как всегда гуляли женщины с детьми, куда-то спешили прохожие, возле дома тонкими струйками брызгались поливные фонтанчики на газоне, дверь пискнула и впустила меня в дом.

Вроде, ничего не поменялось… и поменялось все. Теперь это уже не мой дом. Я прошлась по комнатам, прикидывая, что из вещей надо взять с собой. Было жаль оставлять всю эту мебель, которую я тщательно и с любовью выбирала, стараясь сделать дом уютнее. Жаль тех маленьких, милых вещичек, которые напоминали о счастливых днях. Больно. Просто из-за того, что все эти годы как будто прошли зря, как одна большая иллюзия, театральное представление «Эта счастливая семья!».

Собравшись с мыслями, я решила взять самое необходимое, а все остальное оставить. Пусть Глеб, если хочет, живет здесь, среди этих декораций, пусть приводит новую главную героиню, если совесть позволит. Все равно.

Когда я зашла в гостиную, то не сразу заметила Глеба. В сумерках наступающего вечера от мебели и вещей остались только неясные тени, а мне не хотелось включать свет. Глеб сидел в кресле. Я испугалась, когда заметила фигуру человека и вздрогнула, когда он обратился ко мне:

— Привет!

Я включила свет. Глеб поднял руку и, щурясь, прикрыл глаза.

— Где Ольга Геннадьевна? – спросил он о маме.

— В надежном месте, — отрезала я, хотя совсем не была уверена в этой самой надежности.

— Аня, давай поговорим, — устало сказал Глеб и тяжело вздохнул.

— О чем нам говорить? Все и так ясно. Ты меня предал, теперь мне выпутываться из этой истории.

— Аня! Ну кто тебя предал? Она сама вышла!

— Если бы не ты, не твои угрозы, она бы не вышла!

— Я говорил с ней. Она просто больше не хотела так жить, и я ее понимаю, — Глеб встал с кресла и направился ко мне.

— Не подходи, — предупредила я.

Он остановился и опустил голову.

— Я ухожу. Наверное, мы больше не увидимся.

— Аня, давай попробуем заново…

— Нет, я больше не хочу… ни заново, ни по-старому.

— Ну, у всех бывает, — убеждал меня Глеб, — все ссорятся, потом мирятся. У нас может быть ребенок, мы так долго ждали…

— Глеб, какой ребенок? – я посмотрела ему в глаза. Он тяжело сглотнул, но глаз не отводил. – Мы не можем быть вместе, не можем, как раньше.

— Аня, а как же наша жизнь, все эти годы? Что, все зря?

Я не знала, что ему ответить. Шестнадцать лет. Нет, конечно же не зря. Было и счастье, и радость, и любовь. Все было не зря. Но почему тогда все ушло? Хотелось в сердцах сказать, что шестнадцать лет – всего лишь миг по сравнению с теми десятилетиями или, если повезет, столетиями, которые ждут впереди. Но сказать такое язык не поворачивался. Слишком трудно начинать новую жизнь и верить в счастливое будущее, если прошлое уже наставило синяков. И вряд ли теперь захочется такого счастья, которое заведомо иссякнет со временем.

Глеб стоял, безвольно опустив руки, и смотрел на меня с надеждой. На какое-то мгновение мне даже показалось, что все можно вернуть и жить, как раньше. Но что-то было не так. Не в нем. А во мне. Я больше не любила.