«Воины Манитобы» и жил в доме со стальной входной дверью, которая не открывалась снаружи, только изнутри. Погоди, перебила меня Эльфи, а как же он сам входил в дом? Я пожала плечами. Не знаю.

Я сказала, что заплатила за татуировку всего двадцать долларов (плюс пакетик травы), а чтобы ее убрать, пришлось выложить тысячу долларов, причем ее будут сводить полтора года как минимум, понемножку за раз. Чтобы не повредить кожу. Я сказала, что лазерные «уколы» ощущаются как удары натянутой резинкой. По сто ударов за один сеанс. Я лежу под аппаратом в защитных очках. Потом обработанный участок мажут мазью с антибиотиком, лепят пластырь, выдают мне мятный леденец и велят два дня не мочить спину и не заниматься физическими упражнениями, и в течение недели, два раза в день, мазаться «Полиспорином» и менять пластырь. Я, конечно, не выполняю рекомендации.

Я развернулась на стуле и задрала рубашку, чтобы показать Эльфи свою побледневшую татуировку. Это был шут, старомодный арлекин. Если я ничего не забыла, то он означал, что мы с Дэном будем противостоять лицемерию и двуличию этого мира с помощью шуток и волшебства. Эльфи опять улыбнулась и закрыла глаза. Сказала, что это грустная история. Я сказала, что мне тоже грустно, но в то же время и радостно. Я продолжала рассказывать о Торонто, о детях, и каждый рассказ принимал у меня в голове облик циркового шатра. Я говорила о своей горестной личной жизни, об электронном письме от красавчика-адвоката Финбара, где он писал, что между нами все кончено, что я живу слишком неистово и беспокойно, у меня в семье все сумасшедшие и я сама чересчур эмоциональная. В общем, он умывает руки. Швыряет меня назад в реку, как рыбу, которую ловят исключительно ради забавы, а не для того, чтобы взять ее в дом.

А потом, совершенно внезапно, как извержение вулкана в Помпеях, Эльфи попросила меня отвезти ее в Швейцарию.

6

В стремительном, изломанном, резком характере жизни Мэри было нечто подобное дикому водопаду. Я стоял и смотрел, как этот бурный ревущий поток мчится по улицам Парижа, видимый только мне.

Так Ричард Холмс писал о Мэри Уолстонкрафт, приехавшей в Париж «освещать» французскую революцию. Писал в своей книге «По следам», где он рассказывает о жизни непростых творческих людей – спустя долгое время после их смерти – и пытается разобраться в их сложных характерах, а значит, и в себе самом. Сейчас я читаю ее так отчаянно, словно где-то на ее страницах можно найти указатели на единственный выход из ада. Сестра и отец вечно твердили нам с мамой, что надо больше читать, находить в книгах подпитку для жизни, унимать свои боли и горести посредством печатного слова. Запиши свои переживания, говорил папа, когда я прибегала к нему в слезах из-за какой-нибудь мелкой беды. Вот, прочитай и поймешь, говорила сестра и давала мне книгу, когда я приставала к ней с монументальными вопросами вроде: Жизнь – это шутка?

Нет, Эльфи. Я не повезу тебя в Швейцарию.

Пожалуйста, Йоли. Выполни мою последнюю просьбу.

Нет. И не говори таких слов. Последняя просьба. Жуть какая.

Ты меня любишь?

Да! И поэтому нет!

Знаешь, Йо, если бы ты и вправду меня любила…

Это разве так работает? Разве у тебя не должна быть какая-то смертельная болезнь?

У меня она есть.

Нет.

Да.

Нет, Эльфи.

Йоланди.

Эльфрида! Ты просишь, чтобы я отвезла тебя в Швейцарию, где тебя убьют. Ты вообще в своем уме?!

Йоли, прошептала Эльфи. Пожалуйста, произнесла она одними губами, и я отвернулась.

Может быть, у Эльфи и вправду была смертельная болезнь? Врожденная тяга покончить с жизнью? Может быть, все как будто счастливые мгновения из ее прошлого – каждая ее улыбка, каждая песня, каждое искреннее объятие, и смех, и победное потрясание кулаками – были лишь временным отступлением от ее изначального стремления к небытию?

Мне вспомнилась одна фраза из книги, которую я прочитала после папиного самоубийства. «Жестокий Бог» Эла Альвареса. Там говорится о русских писателях и художниках, которые жили – и покончили жизнь самоубийством – при советском тоталитарном режиме. Вот эта фраза: Преклоняясь перед их одаренностью и светлой памятью, мы должны с состраданием преклониться и перед их болью.

Я спросила у Эльфи, пыталась ли она найти причины продолжать жить или же она просто пытается найти выход. Она не ответила на вопрос. Я спросила, не идет ли у нее в голове непрестанная битва между стремлением к жизни и стремлением к смерти. Она сказала, что это была бы неравная схватка, как бой Родни Кинга[13] со всем Департаментом полиции Лос-Анджелеса. Я спросила, она вообще представляет себе, как сильно мне будет ее не хватать. Она посмотрела на меня. Ее глаза заблестели от слез. Я покачала головой. Она не произнесла ни единого слова. Я вышла из палаты. Эльфи окликнула меня по имени, я замерла на пороге и обернулась. Что?

Ты не шлюха, сказала она. Нет такого понятия. Разве я тебя ничему не научила?

Я подошла к посту медсестер и сказала, что мне надо поговорить с Дженис. Она вышла из кабинета с охапкой ватманов и коробкой красок. Арт-терапия, сказала она. Людям нравится. Правда? – спросила я. Большинству пациентов легче выразить свои чувства не словами, а вот… Она взмахнула рукой, в которой держала краски.

Дженис отвела меня в комнату, где стояли медицинская каталка и не слишком ободранный стул. На стене висел календарь. Дженис указала на стул, и я села. Она положила руку мне на плечо. Я сделала глубокий вдох. Дженис спросила, как у меня настроение. Я долго качала головой. Просто сидела, прижимая указательный палец к губам, как делал папа, когда хотел запереть слова внутри, смотрела на календарь – все еще мартовский лист, хотя его давно надо было бы поменять на апрельский, – и качала головой. Я даже подумала, что сейчас Дженис предложит мне тюбик краски и лист бумаги. Она так и не убрала руку с моего плеча. Наконец я спросила ее о лекарствах. Какой там состав? Какое действующее вещество? Как они вообще действуют: создают впечатление, что в жизни есть смысл, или подавляют человека настолько, что ему становится все равно, есть в жизни смысл или нет? Или они расширяют сознание настолько, что однажды Эльфи проснется с утра пораньше, вскочит с постели и скажет: Ура! В жизни и вправду нет смысла, но это нормально, теперь я поняла, теперь все подтвердилось, а значит, можно уже прекращать поиски смысла и просто жить дальше!

Дженис сказала, что сама толком не знает. Но это и не имеет значения, потому что Эльфи все равно не