7

Долгие объятия в аэропорту. Мы обе соскучились. Одна из нас загорелая, пахнет кокосовым маслом и одета в футболку, на которой изображена фишка Скрэббла с буквой П. Мы не знаем, что будет завтра. Я чувствую запах страха и только потом понимаю, что он исходит от меня самой. Странное ощущение. Как будто мне не хватает кожи, и те части меня, что должны быть прикрыты, остались без защиты. Мы обнимаемся дольше обычного. По дороге домой заезжаем к Нику – ехать к Эльфи в больницу уже поздновато. Мама рассказывает о своих приключениях на море. Мы много смеемся, может быть, даже слишком. Ник сидит за пианино, на фортепианной банкетке Эльфи, и периодически нажимает на клавиши. Затем мы с мамой отправляемся домой. Однако ночью случается странное. Мне снится сон об Эльфи. Ее вроде как выписали из больницы, но она куда-то пропала. Ее нет дома, ее нет нигде. Мы не можем ее разыскать. Потом мне снилось, что в моем доме повсюду растет трава. Высокая, шелковистая трава. Она растет даже на лестнице. Я не знаю, как ее извести, и мне беспокойно. Затем – там, во сне, – мне приходит решение: забить и вообще ничего не делать. Вся тревога исчезает мгновенно, и я обретаю покой. Еще мне снилось, что у меня есть каменный ангел вроде ангела Маргарет Лоренс, может быть, тот же самый, и мне надо о нем заботиться, чтобы ему было тепло и безопасно. Там, во сне, каменный ангел лежит рядом со мной в постели, с одеялом, натянутым до подбородка, и глазами, вечно глядящими в потолок.

Я просыпаюсь, звоню в больницу, на пост медсестер, и спрашиваю об Эльфи. Она все еще там, у себя в палате? Мне отвечают, что да. Я лежу в постели, слушаю, как трещит и ломается лед на реке. Как мама ходит в гостиной. Я встаю и иду проверять, все ли с ней хорошо. Она говорит, что не может заснуть, видимо, из-за смены часовых поясов. Она сидит за столом перед открытым ноутбуком, играет в Скрэббл по сети с каким-то незнакомцем из Шотландии. Я говорю ей, что встретила ее приятеля-полицейского. Мама хмурится и говорит: Он слишком честолюбив. Честолюбие в мамином понимании – это самое глубокое дно, до которого может опуститься человек. Слышится трубный глас, возвещающий начало новой игры. На столе рядом с ноутбуком лежит Библия короля Якова. Я спрашиваю у мамы: Ты читаешь Библию? Она отвечает: Ну да. Ты ж понимаешь, со всей этой… Она машет рукой, словно отмахивается от назойливой мухи. Наверное, она имеет в виду, со всей этой жизнью. Она говорит, что решила прочесть Первый псалом, но он ей не понравился. Не понравилось, как там говорится о нечестивых, что они словно прах, возметаемый ветром, и их сносит, потерянных и бесприютных, с лица земли. Она начала читать Первую притчу, но ей опять не понравилось. Не понравился этот призыв познать мудрость и наставление, понять изречения разума, потому что… Да что объяснять?! Все и так очевидно.

Она говорит, что единственная причина, по которой она взялась читать Библию прямо сейчас, заключается в том, что она пообщалась со своей сестрой Мэри, и та велела ей (из загробного царства) читать Святое Писание почаще. Я киваю и прошу передать мой сердечный привет тете Мэри, когда они будут общаться в следующий раз. Хотя, возможно, причина в другом. Возможно, мама сегодня особенно остро нуждалась в надежде и утешении и обратилась за ними к старейшему из друзей – к своей вере.

Я предлагаю сыграть пару партий в Голландский блиц – единственную карточную игру, одобряемую в меннонитских общинах, потому что на картах для блица изображены не греховные трефы, червы, бубны и пики, а добропорядочные плуги, ведра, телеги и водяные колонки, и еще потому, что эта игра строится не на хитроумии, а на скорости и сосредоточенности. Мама улыбается, и от этой улыбки все вокруг озаряется светом.

Мама сидит на потертом оранжевом стуле, я – на краешке больничной койки. Эльфи лежит, улыбается, ее швы рассосались. Она умылась и причесалась. Сегодня Дженис нам сообщила, что у Эльфи наметилось явное улучшение. Мама спросила, в чем именно выражается улучшение, и Дженис сказала, что Эльфи вышла на завтрак и приняла все положенные лекарства. Раньше мама порадовалась бы этим маленьким победам, но теперь лишь кивнула и пробормотала: Понятно. Она просто делает то, что ей говорят. Я знаю, что мама такого не одобряет. Она верит в борьбу, в летящие искры и добрую драку, а не в покорное подчинение. Да, ей хочется, чтобы Эльфи ела и принимала лекарства. Но по собственной воле, а не по воле других.

Я не знаю, что произошло, говорит нам Эльфи, – но я проснулась совершенно другим человеком. Кажется, я готова к гастролям. Я сегодня же позвоню Клаудио. Я снова хочу играть в теннис. И наверное, мы с Ником все-таки переедем в Париж.

Если существует замедленная реакция, отсроченная на века, то это она: огромное, заброшенное пространство, вселенская пустошь, ничейная земля, необъятный космос, распростершийся между словами Эльфи и нашим с мамой ответом. Мама с сестрой улыбаются друг другу, а у меня все внутри холодеет. Вышла в глухую оборону, думаю я. Я смотрю в окно и размышляю о сходстве между писательством и спасением жизни, о неизбежной несостоятельности человеческого воображения, о невозможности создать персонаж или построить жизнь, достойную спасения. Это верно для жизни, для писательства и для всякого вида творчества, что стремится быть успешным, узнаваемым и вдохновляющим.

Я говорю: Правда? В Париж? Замечательно, Эльфи. Мне даже не верится.

Мне тоже не верится, доносится из-за ширмы голос Мелани, соседки Эльфи по палате.

Эльфи говорит в сторону ширмы: Можно вас попросить не лезть куда не просят? Мелани отвечает, что она вообще не при делах.

Я выхожу в коридор и иду к маленькой нише с окном, которая уже становится моим любимым убежищем, где можно сидеть в одиночестве и смотреть на парковку и поля вдалеке. У нас есть выбор, размышляю я про себя. Можно, как говорится, принять все за чистую монету и надеяться на лучшее. А можно собрать эту неуловимую бригаду психологов – причем прямо сейчас, потому что Эльфи уже скоро вернется домой. Я это знаю. Ее выпишут в самое ближайшее время. Может быть, даже сегодня. Если она будет следовать правилам, если скажет врачам и медсестрам, что чувствует себя хорошо, позитивно, что у нее нет даже мыслей о самоубийстве – Вы что, шутите? Как можно хотеть добровольно уйти