адреналином, она ощутит небывалый прилив энергии и отчаянное желание перехитрить всех врагов и все-таки выжить. Она будет совершенно одна в этом враждебном краю – хотя я бы придумала, как прикрепить ей к виску крошечную веб-камеру с непрерывной трансляцией в реальном времени, чтобы отслеживать ее прогресс. Когда я полностью удостоверюсь, что у нее установились новые жизненные параметры, что она нашла новую стратегию жизни, как выразился наш отец за пару дней до того, как покончил с собой; что она приняла вызов и вошла во вкус этой игры под названием жизнь, что она осознала, что ей, как и всякому нормальному человеку, – подумать только! – совершенно не хочется умирать, я пришлю за ней вертолет, и она благополучно вернется домой, и все будет как прежде. Мы будем жить и смеяться, ходить и дышать, посещать педикюрный салон, строить планы на следующую неделю, на Рождество, на весну и на старость. Но Ник – сторонник доказательной медицины и регулярных физических упражнений, и он – ее основной опекун, ее муж, ее ближайший родственник, так что Эльфи еще очень нескоро спустится на парашюте в историческом центре Могадишо – без ничего, в одной легкой рубашке и с веб-камерой, прикрепленной к виску.

Мы с Ником смотрим на красные кабинки в обеденном зале, пьем пиво и думаем каждый о своем. Мы прекратили ругаться. Я говорю Нику, что мне звонил Клаудио. Он не знает, что произошло, но подозревает неладное. Я говорю, что кому-то из нас обязательно нужно ему позвонить. Ник вздыхает и говорит: Да, я все понимаю. Но вдруг она передумает. Я напоминаю ему, сколько раз Эльфи нам говорила, что не сможет выступить на гастролях, и Ник отвечает, что она вечно так говорит, а потом все-таки выступает и оказывается на седьмом небе от счастья. Лишь потому, что пережила выступление, говорю я. Но буквально на следующий день у нее вновь появляются мысли, что ей изначально не очень-то и хотелось, чтобы ее спасали. Мне кажется, когда Эльфи почувствует, что больше не может играть, вот тогда ее жизнь закончится.

Да, говорит Ник. Мне он тоже звонит. Я не беру трубку. И меня грызет чувство вины.

В ресторане как-то странно тихо. Я спрашиваю у Ника, чувствует ли он то же самое, что чувствую я. Как Земля вращается вокруг оси. Он напоминает мне, что мы сидим во вращающемся ресторане на вершине высотного здания Форт-Гарри-Плейс, в Виннипеге, в канадской провинции Манитоба, и что сегодня такое-то число, такой-то день недели. Я извиняюсь, что спорила с ним из-за звонка Клаудио и из-за книги. Ник машет рукой. Все в порядке. Мне хочется его обнять. Поблагодарить за то, что он любит мою сестру и уважает ее права и свободы. Я спрашиваю, как нам теперь выйти из ресторана. Официант остановит вращение, или что? Ник говорит: Да, у них вроде бы должен быть выключатель. А можно наоборот, говорю я. Попросить, чтобы вращению придали ускорение. Мы снова спорим, кто будет платить. Давай я заплачу. Нет, давай я заплачу. Мы выходим как будто в торнадо – из прерий налетает свежий ветер, и Ник говорит, что, когда я уехала в Торонто, у Эльфи появилась новая мантра.

Какая?

Йоланди.

Я? Мое имя?

Она шутила, что, возможно, сумеет одной своей волей вернуть тебя к жизни.

Да я вроде бы не умерла, а просто переехала в другой город. К тому же она сама мне говорила, что все ее мантры неизбежно теряют смысл и начинают ее пугать. Я снова пытаюсь сдержать слезы. И извиняюсь перед Ником, сама толком не зная, за что. Он говорит, что Эльфи чувствует то же самое по отношению к дням. Дни постоянно сменяют друг друга, один за другим, вновь и вновь, солнце встает, птицы заводят рассветную песню, наступает мгновение бессчетных возможностей и дразнящей надежды, а потом все кончается, все темнеет, день превращается в очередную пустышку. И нет избавления от муки дней. То есть ее убивает постоянное повторение всего, что есть? – спрашиваю я. Ник вздыхает. Этого он не знает. Я спотыкаюсь о выбоину на асфальте и чертыхаюсь. Ник берет меня под руку. Мимо проходят двое мальчишек, несущих байдарку на голове. Она перевернута кверху дном и накрывает их, будто купол. Мы думаем, что это мальчишки, но видим лишь волосатые икры, стоптанные кроссовки, безразмерные баскетбольные шорты и голые спины. Ни рук, ни голов. Судя по их мускулистым ногам и тонким талиям, им лет четырнадцать-пятнадцать.

Я бы не стал спускать ее на воду прямо сейчас, кричит Ник им вслед. Это опасно.

Мальчишки неловко оборачиваются в нашу сторону, не снимая байдарку с голов.

Мы и не собирались, говорит кто-то из них. Четыре смуглые ноги, а сверху – байдарка наподобие столешницы. Вся композиция напоминает дизайнерский столик, красивый и странный.

Я серьезно, говорит Ник. Река сейчас сумасшедшая. Скорость течения – триста восемьдесят кубометров в секунду, и лед еще не сошел до конца.

Мальчишки не отвечают, но байдарка легонько покачивается, и нам слышно, как они тихонько переговариваются друг с другом под лодочным куполом.

Не надо на реку, говорит Ник. Может быть, через неделю, но не сейчас.

Одним быстрым плавным движением мальчишки снимают байдарку с голов, переворачивают, как блинчик, и кладут на газон рядом с асфальтовым тротуаром.

Привет, говорит Ник. Я улыбаюсь и машу им рукой. Мальчишки стоят с мрачным видом, очень юные и очень усталые.

Один из них спрашивает: А если в низовьях?

Ник решительно качает головой. Нет, нет, нет. Еще рано на реку. Подождите хотя бы недельку. Зачем торопиться?

Мальчики говорят, что им надо попасть в резервацию Розо-Ривер.

Это же далеко, говорит Ник. Почти на границе со Штатами.

Мы знаем, отвечают мальчишки. Мы сами оттуда.

Они объясняют, что им надо вернуться домой, к настоящей матери. Здесь они живут в приемной семье, но ненавидят город, и приемные родители их избивают и морят голодом, и «Воины Манитобы»[14] пытались их завербовать для каких-то своих темных дел, так что они возвращаются к себе домой, вот и все.

Тяжелый случай, как выражаются полицейские. Мы с Ником не знаем, что говорить и что делать. Мальчики пожимают плечами и наклоняются, чтобы поднять байдарку.

Я говорю: У вас нет спасательных жилетов.

Они меня вроде как и не слышат.

Да, говорит Ник. Эй, погодите. Мальчишки уже взгромоздили байдарку на головы и пошли прочь. Они останавливаются, но явно не собираются снова класть лодку на землю. Мы с Ником подходим поближе к ним. Нас разделяет байдарка. Как барьер, как стена исповедальной кабинки.

Сейчас на реку нельзя, говорит Ник, обращаясь к носу байдарки. Говорит